Недетские истории

В дальнем углу в «ходунках» тихо стоит маленькая щекастая девочка в застиранной распашонке и внимательно смотрит на пришедших. На голове ― светлый пушок, а глаза яркие, темно-карие, под тонкими ниточками бровок. Девочка очень серьезна и молчалива. Я присела на корточки, чтобы лучше разглядеть ребенка, и встретилась с ней глазами. Почему-то в комнате стало очень тихо (или мне показалось?), но потом мне сказали, что встречи этой опасались: девятимесячная девочка умудрилась отринуть уже две пары усыновителей. Как она это делала? Очень просто: заходилась в истерике всякий раз, когда чужие люди брали ее на руки. Успокоить не удавалось, и первое впечатление бывало испорчено.

Почему-то очень захотелось, чтобы девочка мне откликнулась. Я осторожно, словно боясь спугнуть, поманила ее рукой и тихо позвала:

― Здравствуй, давай знакомиться...

Девочка побежала мне навстречу. Она отталкивалась маленькими ножками в вязаных носках от пола и быстро-быстро катила свои «ходунки». В какой-то момент мне показалось, что она просто увидела кого-то знакомого за моей спиной, но девочка затормозила прямо передо мной и подняла маленькие ручки. Она по-прежнему не улыбалась и смотрела очень серьезно, но благосклонно позволила взять себя на руки. Потом я попросила разрешения посмотреть, как ее переодевают. Девочка была маленькая, миниатюрная с выпирающим животиком.

― Ну что, понравилась?

― Заверните, пожалуйста...

Дальше все было просто: многочисленные справки, которые некогда было собирать, как-то вдруг быстро были получены, жилищные условия проверены, характеристика с места работы написана, дата рассмотрения дела в суде ― назначена. Я прибегала в дом ребенка повидаться с девочкой, которой уже (и без долгих раздумий) дала имя ― Антонина. Так звали мою бабушку, которая родилась на сто один год раньше моей дочери ― в 1901-м.

История вторая. Имя

Тоня была предпоследним, девятым ребенком в семье Ивана и Екатерины Панкратовых. Самая младшая, Клавдия, родилась в 1905-м, когда у старших сестер уже были свои дети. Жили Панкратовы в красивой и богатой Александровке, рядом с Царским Селом, по другую сторону Александровского и Баболовского парков. Летом многие дома сдавались дачникам ― столичным, питерским. Бывали дачники и у Тониных родителей, а еще Иван Николаевич занимался извозом. Когда-то вполне справная семья, к моменту появления на свет младших детей совсем обеднела, и виной тому стало пьянство главы семейства.

Девочки учились недолго ― четыре класса церковно-приходской школы, а потом все время где-нибудь работали. Больше всего Тоне нравилась летняя работа в Екатерининском парке. Бригады детей и подростков небольшими специальными ножичками выковыривали траву, проросшую между камешками на прогулочных дорожках. В выходные дни по этим изумительно чистым дорожкам вышагивали нарядные дамы и статные кавалеры ― в парк пускали только хорошо одетую публику. Однажды Тоня раздобыла у одной из старших сестер нарядную шляпку и тоже прогулялась в парке. Ей повезло ― она увидела всю царскую семью. Они проезжали в коляске и приветливо махали руками тем, кто попадался по дороге. Тоне запомнилось, что все в этой коляске были одеты в очень светлые, сияющие одежды. Казалось, что луч солнца упал на этих людей и не покидал, несмотря на движение...

На именины, в марте, Тоня непременно заходила в соседнюю лавочку, где семья покупала все необходимое из продуктов, часто в долг. Девочка говорила приказчику: «А у меня сегодня день ангела!» ― и тот поздравлял и даже дарил что-нибудь по случаю такого события. Это чаще всего были какие-нибудь сладости, например круглые шоколадки «миньон», но однажды Тоня получила в подарок красивую чашку, которую очень берегла и которой гордилась.

Перед самой войной мать стала возить в Царское Село молоко, на продажу. Сдавала его в молочную лавку, а в соседней кондитерской ей продавали «сладкий лом» ― пирожные, не проданные накануне или помятые. Их можно было взять за бесценок, за копейки, и привезти прямо в пустом бидоне своим девочкам.

Потом началась война, пришли тяжелые времена. Взяли в долгий кредит швейную машинку компании «Зингер» и стали шить белье для армии.

В свои 13-14 лет Тоня научилась кроить и строчить на машинке и старалась не отставать в работе от старших. Это умение и эта швейная машинка потом не однажды выручали ее в жизни. К 1917 году кредит за машинку еще не был выплачен, и Тоня была страшно довольна, что компания «Зингер» прекратила свою работу. Это был, пожалуй, единственный случай ее положительного отношения к революции.

Во всяком случае, все бабушкины воспоминания делились на две неравные части: до и после семнадцатого года. Сейчас я понимаю, конечно, что в том году ей исполнилось только 16 лет и что дореволюционное время ― это время ее недолгого и не самого счастливого, но ― детства.

Очень скоро Тоне уже не на кого будет опереться: в 1918-м, во время корниловского наступления, случайным снарядом будет разрушен родной дом, в 19-м от тифа один за другим умрут родители.