Недетские забавы (СИ)

Чувствую холод, пронизывающий до костей, зуб на зуб не попадает. Я вся дрожу, дышится тяжело, руки болят словно в оковах. Я пытаюсь пошевелиться, но каждое движение дается с трудом. Простреленная нога ноет, сводит и бьет в легкой судороге. Я пытаюсь открыть глаза, понимаю, что на лице повязка. Кромешная тьма, ничего не видно совершенно. Страха нет, есть только отчаяние и гнетущее чувство неизбежности. Я не знаю, где я, кто меня похитил, что с Блейдом. Вдруг его кто-то из прохожих спас, помог моему малышу. От воспоминаний окровавленного тела любимого пса хочется рыдать. Понимаю, что нужно попытаться снять повязку, отчаянно тру висок о каменную стену, чтобы она сползла, но все попытки тщетны. Кирпич лишь оставляет ссадины на моем лице.

— Эй, кто-нибудь здесь есть? — зову. Не знаю, правильно это или нет, ведь ранее меня не похищали. Но и сидеть здесь в неизвестности нет никакого желания.

Ответа не поступает. Я еще громче начинаю кричать, голос садится, хочется пить. Спустя какое-то время я все же слышу шаги за стеной, уверенные такие и очень тяжелые.

— Чего орешь? — голос незнакомый. Этого человека я точно не знаю, грубоватый, слегка надменный.

— Где я? Кто вы? Как долго я здесь? — поток вопросов так и сыпется.

— Полегче, куколка, —он насмехается, —Мне просто сказали тебя сторожить.

— Тогда дайте мне воды, я еле говорю, — прошу, вытягивая руку вперед.

— Да, горло бы надо тебе смочить, а то еще работать не сможешь, — он противно ржет, а я столбенею.

— В каком смысле?

— Ой, не надо прикидываться невинной овцой, я таких как ты тут повидал сотни.

— Я правда не понимаю о чем речь! — воплю и начинаю дрыгаться, чтобы отцепить руки.

— Ага, конечно! — он уже рядом, подставляет горлышко бутылки к губам, и я делаю жадные глотки.

— Послушайте, меня похитили, — шепотом говорю, чувствую, что он все еще рядом, — Я понятия не имею кто. Помогите мне.

— Если я тебе помогу, то меня сразу пристрелят, — он отстраняется, — Так что сиди тихо.

Его шаги отдаляются, он уходит. Я кричу ему в спину слова мольбы о помощи, но безуспешно. Дверь с грохотом закрывается, и я снова остаюсь одна. Еще какое-то время безуспешно пытаюсь высвободить руки или хотя бы снять повязку, но любые мои манипуляции приводят только к новым ссадинам и боли. Я закрываю глаза и вырубаюсь.

— Аккуратнее давай, ценный груз, — сквозь сон слышу голоса. Кто-то трогает меня ниже пояса, в районе раны на ноге. Невыносимо больно, словно мне ложкой ковыряются в незажившем шраме. Мычу и брыкаюсь,боль становится нестерпимой.

— Да не шевелись ты, хуже будет, — тяжелая рука припечатывает тело к стене, — Открой рот.

Конечно, я не выполняю приказ и дальше стону.

— Открой рот, дура! Легче будет, — снова командует.

— Снимите повязку, — прошу сквозь стиснутые зубы. Боль становится такой сильной, что повышается пульс. Сердце выпрыгивает из груди.

Мне никто не перечит, повязка тут же слетает с глаз, я щурюсь от света, сквозь узкие щелки вижу три фигуры, одну из них узнаю. Игнат. Стискиваю зубы от неприязни к этому мужчине, Паша же предупреждал. Он стоит у дальней стены, безразлично на меня смотрит. В нем нет ни сожаления, ни симпатии, которую он демонстрировал ранее. Абсолютно безжизненный и пустой взгляд. Как я раньше не могла замечать эту наглую физиономию.

Передо мной на корточках сидит огромный мужчина, я не преувеличиваю. Ростом метра два, плечи как скала, взгляд серьезный и сосредоточенный. Только сейчас замечаю, что он обрабатывает мне рану. Швы разошлись и еще свежий шрам загноился. Паникую. Хоть бы не было заражения.

— Откроешь рот? — устало спрашивает этот бугай.

Я почему-то беспрекословно подчиняюсь, мужчина выглядит уверенно и не опасно, несмотря на его размеры. Возможно, я какая-то дурная, но чувствую, что в данную минуту мне пытаются помочь. Открываю рот, мне тут же вкладывают кляп из тряпок, скрученных в один валик. В ту же секунду на рану льют спирт, я кричу и сильнее стискиваю зубы.

— Потерпи девочка, надо зашить, я бы вколол тебе обезбол, ничего с собой нет, — он продевает хирургическую иглу и зашивает мою кожу словно полотно. Я рыдаю, стискиваю руки в кулаки. Боль нестерпимая.

Двадцать долгих минут мучений, новый шов готов. Не такой красивый, как мне сделали в больнице, а уродливый, безобразный. На всю жизнь останется напоминанием. Если, конечно, я выживу. Кто знает для чего я здесь.

— Ей бы в постель, антибиотики и покой, недели две хотя бы, — бугай обращается к Игнату.

— Боюсь у нас нет столько времени, ее ждут, — Игнат пожимает плечами.

— Сколько у нас есть времени?

— Дня три, не больше.

Я не улавливаю суть разговора до конца, но понимаю, что меня должны показать какому-то человеку.

— Он нас уроет, если увидит, в каком виде она, — Минаев переживает. Глаза бегают.

— Тогда у нас невыполнимая задача, поднять ее на ноги в самые короткие сроки, — этот великан подхватывает меня на руки как пушинку, даже бровью не ведет, — Давай ее в северный корпус положим.

Игнат кивает. Мы выходим из помещения, вернее меня выносят. Только сейчас замечаю, что была в каком-то сыром, холодном подвале. Типа погреба.