Недетское кино 2

Он хотел возмутиться, в глубине души, конечно, обидеться или даже вмазать ей по морде за эти слова, но в итоге покорно стянул брюки и, не успев как следует приложить руку с своему отвердевшему члену, кончил, залив спермой подрагивающий животик Лили.

– Вот и молодец…, – всё так же томно произнесла она и размазала ещё тёплую жидкость по телу. – Сделал девушке приятно.

Глава 8

Первые два дня майор Тимофеев беспробудно пил. Пустая квартира пугала его своей тишиной. После каждой опрокинутой рюмки он бросал взгляд на дверь, ожидая, что она сейчас распахнётся, и дом наполнится привычными звуками, на кухне запахнет жареной картошкой, а из детской будет снова доноситься звенящий смех дочери. Количество выпитых рюмок росло, но дверь всё равно оставалась запертой. Как же она откроет её? Вдруг сквозь алкогольную дурь прорвалась в голову майора Тимофеева здравая мысль. Ключи то вот они, на столе лежат, рядом с обручальным кольцом. Посчитав этот факт самым большим препятствием, он схватил ключи и ринулся открывать дверь, надеясь, что Софа с Викусей стоят в подъезде, не зная, как войти. Он долго не мог попасть в замочную скважину, руки задрожали ещё сильнее, когда снаружи раздался приглушённый стук каблуков, наконец справился, повернул ключ и распахнул дверь… Мимо прошла соседка с верхнего этажа. Он посмотрел по сторонам, заглянул за дверь, перегнулся через перила – никого. Стена, окрашенная мерзкой зелёной краской, обжигала холодом спину, но Павел не чувствовал этого, он сидел на корточках и беззвучно плакал.

Ему всегда не везло с любовью, с самого детства. Вернее, с его стороны любви было хоть отбавляй, а вот любить его девушки не особо торопились. Может быть поэтому он выбрал военное училище, начитался романтических историй о том, как дамы млеют в присутствии офицеров, и пошёл учиться галантности. Но мечты, как говорится, разбились о повседневный быт, где казарменная толерантность и курсантская дружба это такая же выдуманная химера, как и человеческая верность. В первую же ночь после прибытия к месту обучения Павлик был избит и изнасилован старшекурсниками, посчитавшими его слишком откормленным и ухоженным, пирожками, мол, домашними ещё срёт. Нет, его не ставили раком и не разрывали жопу пересохшими членами, его заставили сосать. И это было ещё унизительней, чем изнасилование по-тихому, где-нибудь в укромном месте. Четверо одногодок, которые уже прошли аналогичное посвящение, держали его ноги и руки, а «деды», со спущенными кальсонами выстроившись в очередь, теребили свои измождённые постоянным онанизмом члены, ожидая своего маленького праздника. Когда же очередь подходила, они тыкали ими в Пашкины пересохшие губы, и если он не открывал рот, то от стоящего рядом получал пряжкой в почкам.

Истязание продолжалось почти всю ночь. Лицо и грудь были залиты вонючей спермой, та, что засохла, больно стягивала кожу, веки слипались и горели огнём, в животе бурлило от неимоверного количества проглоченной гадости. Павел ничего не ощущал, он уже даже не плакал, слезы кончились, он покорно открывал рот и терпел. Плевать запрещалось, он должен был обязательно глотать, в этом таилась какая-то иезуитская необходимость, в случае неповиновения следовал удар в пах.

Первая мысль, которая пришла в голову, когда всё закончилось – повеситься. Он не понимал, как дальше жить с этим позором. Боль, опоясавшая шею, уже не ощущалась, дыхание прервалось, и только слегка подёргивались ноги, по которым текла горячая моча. Ещё секунда, и наступила бы блаженная свобода, но кто-то обхватил его, приподнял, ослабив давление верёвки, Пашка глубоко вздохнул и от обилия воздуха потерял сознание, в это же мгновение лезвие ножа перерезало верёвку, и его обмякшее тело рухнуло на пол.

– Курсант Тимофеев, что за херня! – орал начальник особого отдела. – Ты что, отбиться не мог от этого быдла? Дал бы одному в морду, другие бы сами разбежались, мать твою. Мне-то что теперь делать? Что я должен докладывать руководству? Что на вверенной мне территории обитают пидарасы вместо преданных родине будущих офицеров. Как прикажешь объясняться? Что молчишь!?

– Товарищ полковник… Я не знаю… – Павел стоял, понурив голову, и боялся даже поднять глаза, ему было невыносимо стыдно и противно.

– Не знает он! Щенок! – Полковник нервно расхаживал по кабинету и пинал ногой стулья, расставленные вокруг большого полированного стола. – Какого ты хера вообще попёрся в армию, если не можешь за себя постоять? И ещё вешаться он собрался… А если бы тебя не вытащили из петли? Представляешь, что было бы со всеми нами? Из-за одного придурка пострадала бы масса нормальных людей. Чем я виноват? Почему я должен из-за тебя лишаться своего места, за которое я жопу рвал почти пятнадцать лет. На пузе ползал, унижался, терпел. Вот и тебе нужно было бы просто потерпеть, а потом отыгрался бы на молодых, как все делают. Так нет же… Отправить бы тебя в штрафбат года на два, чтобы почувствовал, что такое настоящая служба.

Паша умоляюще посмотрел на полковника и чуть слышно произнёс:

– Отпустите меня, пожалуйста… Я ошибся…