Недолгий век зеленого листа

— Ты должен остаться дома, сынок.

У Трофимаша побелел кончик носа, в глазах заискрились слезы.

— А… что скажет бэдица Тоадере?!

Бадя Зынел поправил ему шапку, потом воротник.

— Ему будет очень жалко, чего уж там… Только рассуди сам — как мы можем бросить дом?

— Так ведь Домника остается.

— Ну что Домника! Она девушка. Они только и умеют, что плясать и браниться. То ли дело мужчины! Если, не дай бог, ночью к овцам ворвутся волки, что она станет делать?

— А я тоже боюсь волков.

— Ну уж, рассказывай! Знаю я, что ты их не боишься.

Домника зажала в ладонях его голову и пристально посмотрела в глаза.

— И тебе не жалко оставлять меня одну?

Вздохнул Трофимаш. Плохо, когда у тебя столько родни. Все же сестра у него одна. Только одна.

— А за уши не будешь таскать?

— Таскать тебя за уши? Да разве я смогу удержать тебя в руках?

Трофимаш подумал: верно, если он не захочет, черта с два удержишь его.

Стал развязывать калоши, но когда на улице свистнул кнут и заскрипела телега, слезы полились в три ручья, и Трофимаш выбежал во двор показать свое лицо, залитое слезами, — может, сжалятся.

Но на улице было темно, и слышно было, как глухо гудят пруды.

— Ну, будьте здоровы!

— Счастливого пути!

Тяжело вздохнули лошади, предчувствуя трудную дорогу, натужливо заскрипела подвода, и они выехали со двора.

Долго еще простоял Трофимаш на завалинке, слушая, как где-то на самой окраине медленно затихают скрип колес и голос отца, подбадривающего лошадей.

На другом конце села хрипло залаяла собака. И тут же умолкла. И снова стали глухо гудеть пруды, переполненные вешней водой.

Домника пошла закрыть ворота. Трофимаш, поеживаясь от холода, бегал по завалинке. Спросил сестру:

— Домника! А когда я буду воевать и меня повезут с орудией через Бельцы, ты приедешь?

— А ты пришлешь телеграмму?

— Пришлю.

— Тогда приеду. Как получу, сразу и приеду.

Трофимаш облегченно вздохнул и, подметая завалинку полами зипуна, поплелся в дом. Одной заботой меньше, и то хорошо.

4

Сноровистая и хваткая, как муравей, Домника чуть свет принялась за дело, потому что, да будет вам известно, убрать дом — это не столько труд, сколько искусство. Как и любое другое искусство, оно неповторимо, ибо одно дело убрать дом на рождество, и совсем другое дело убрать, когда должны нагрянуть гости. Одно дело убрать дом, когда сама ждешь кого-то, и другое дело прибраться, когда просто мама сказала: ты, дочка, поди и прибери.

Из великого множества приемов и способов убрать свой дом Домника особенно любила убирать не спеша, когда она одна в доме и когда можно позволить себе ставить вещи не там, где они всегда лежат, а там, где им бы надлежало быть, будь это в ее собственном доме. Когда начиналось великое переселение вещей, она была счастлива, и это означало, что Домника ждет не просто кого-нибудь, а свою ближайшую подругу.

Сегодня придет Русанда — и проворнее движется веник в ее руках, уютнее гудит в печке огонь, и растерянно бродит по комнате серая кошка, не находя места, где бы ей спокойно поспать.

Сегодня придет Русанда, и если суждено этим окнам быть чистыми, то они будут чистыми сегодня, и если печная дверца не хочет закрываться, то сегодня она закроется, и если дверная ручка надеется когда-нибудь заблестеть, то ей не придется больше ждать.

И если она вытащила базилик из-за иконы, то это потому, что Русанда любит базилик, и если она собрала фотографии со всего дома, то это потому, что Русанде нравится рассматривать фотографии, и если сегодня утром, в будний день, Трофимаш отведал варенья, то это для того, чтобы он не просил его вечером.

Если б Русанда была парнем, Домника сегодня же вышла бы за нее замуж. И как бы они ладили! Ведь было время, когда они и ели и спали одна у другой. Ходили в школу с одной чернильницей, одна и та же собака искусала их в один и тот же день, на одном и том же веретене учились они прясть, и если одна обрезала волосы, то и другая делала то же самое, если одна показывала мальчишкам язык, показывала и другая, и если одна помогала матери белить хату, белила и другая. Будь они хоть чуточку похожи — ну прямо сестры родные!

Но — что поделаешь! — они не были похожи…

Сначала это замечали только родители. Когда, случалось, Русанду поколотят дома, она убегала к бабушке и три дня ревела там, пока не приходил отец и не забирал ее домой. Когда колотили Домнику, она становилась послушнее в десять раз. Русанда была у родителей единственной — и самой старшей, и самой младшей, — а Домнике выпало несчастье быть в семье ни старшей, ни младшей. Для нее уже не вспоминали сказок, и меньше орехов для нее вмещалось в бабушкин карман, и все свое детство нянчила она одну-единственную куклу, которую сама смастерила. И когда кукла состарилась, Домнике стало жалко хоронить ее. А у Русанды было полдюжины кукол, которых она крестила, выдавала замуж и хоронила раньше, чем это принято у кукол.

Потом и учитель стал их различать. Русанда была красивее, учеба давалась ей легко, и учитель только ее посылал в канцелярию за картой. А Домника училась хуже, и учитель постоянно забывал, как ее зовут.