Недолго его хвалили

И еще: "Здесь говорили о том, что в романе много публицистических отступлений. Да, много. Это не слабость писателя, в этом его сила", говорит Козлов.

Приведу слова "безродного космополита", критика Льва Субоцкого: "Возможность появления такой книги и сам факт появления книги - это знамя перехода нашей литературы на новую, высшую ступень, это движение литературы по пути к эпопее... Эпопеи о непобедимости, бессмертии советского народа..."

(За все еще придется отвечать всем...)

Разные критики... Разные люди... Толченова и Бровман тоже вступили в восторженный хор. Сейчас трудно понять почему.

Злобин как председатель ведет себя и молчаливо и скупо. Он не может не слышать бушующих за стеной ветров. И одновременно не хочет, чтобы обсуждение изменило русло.

И после очередного оратора он пытается закончить разговор. Злобин говорит, что задача этого заседания, как он называет, "узкоприкладная".

Почему? Да потому, что назначение его - "выдвижение на Сталинскую премию". И, добавляет он, с этой точки зрения оно может на этом закончиться, так как все выступившие до этого "единогласно" и "положительно" оценили роман.

Но поставить точку не удалось.

После этого кто-то кричит, что у романа есть противники. Пусть они скажут свое слово. Кто-то отвечает, "что противников нет". Один говорит: "Значит, есть сведения о том, что есть противники", другой говорит, что таких сведений нет.

Подлое время своими неповторимыми оборотами и репликами врывается, как бесы, начинает крутить, вертеть.

Но длится это недолго. Слово берет писатель Авдеенко, автор повести "Я люблю...". Он произносит замечательную речь, живую и непосредственную. И очень искреннюю.

"...Что бы я ни делал, вся моя душа рвется к этому роману... Я уверен, что не найдется человека в мире, который, прочитав начало романа, не захотел прочитать его до конца..."

И далее так благородно: "Я считаю себя писателем неплохим, как и вы все, но считаю, что я не дорос еще до написания такой книги. Я не боюсь сказать все хорошие слова в адрес этой книги... Я считаю, что это замечательная книга. У меня не хватает эмоций, умения, разумения, может быть, образования, чтобы оценить полностью эту книгу".

Авдеенко приводит цитаты из романа Гроссмана, читает их, восхищается ими. И заключает:

"Еду ли я по Москве, завтракаю ли или еще что-то делаю, весь строй моих мыслей вращается вокруг этого произведения".

Важно, что здесь запечатлен живой и естественный порыв души, мгновенная реакция на роман, который сейчас, вчера или сегодня, в эти именно минуты был прочитан в первый раз и первый раз оценен.

Жаль, что Василий Семенович тогда не услышал речи Авдеенко (хотя и прочитал ее потом), и сам оратор сокрушается, что нет Гроссмана и он не может ему все прямо сказать. Но снова получает разъяснение, что не положено присутствовать, таков порядок при выдвижении на Сталинские премии.

Авдеенко напоминает, что роман Гроссмана в номере 10 "Нового мира" оказался рядом с романом Симонова. И говорит, что Симонову невыгодно такое соседство. У Симонова, говорит он, "роман плоский, как монгольская пустыня..."

Видно, что даже в те времена мгновения свободы слова раскрепощают душу и язык писателя. (Жестокую расплату за эти .мгновения еще предстоит пережить Авдеенко.)

Мрачный и темный производственный прозаик К. Мурзиди пытается на минуту призвать к порядку товарищей по перу, И говорит, что, когда он слушал их, "в нем нарастал протест и желание остановиться и подумать - все ли так хорошо в романе, действительно это энциклопедия советской жизни...", как назвал роман "За правое дело" один из ораторов.

Мелко и тягуче он критикует роман, споря почти со всеми. Очень беспомощно. И голос его тонет и проваливается в пустоту.

Ему отвечает Гоффеншефер - знающий и серьезный критик. "Меня этот роман взволновал особенно, - говорит он, - как человека, который был на Сталинградском фронте". И говорит о романе как критик и одновременно как свидетель событий. Что так важно. И вспоминает время войны: "Мы отходили от Дона к Сталинграду. И тогда все до одного погибли из нашей дивизии, задержав наступление..." Потом на это место боев, где все погибли, приехал Гоффеншефер, чтобы написать об этом для своей газеты: "Чтобы представить себе, как люди дрались и как они погибли..." И так трудно это сделать, "когда нет людей", говорит Гоффеншефер. "Я это сделал просто журналистским приемом", - рассказывает он. "...Я поражаюсь, как Гроссман восстановил эту картину боя, не заложив в нашу душу сомнения в правдивости изображения. Эта сцена написана кровью сердца, только художник, который вжился всем своим существом в ощущение солдата, мог создать такой эпизод, и мне кажется, что он является типичным для всей манеры художника Гроссмана".

"...Я хочу говорить о сердце романа",- говорит в заключение Гоффеншефер.

И еще одно необъяснимое событие, наперекор всему, что происходит в мире,- роман Василия Гроссмана "За правое дело" на заседании секции прозы Союза советских писателей 13 октября 1952 года выдвигается на Сталинскую премию.