Недометанный стог (рассказы и повести)

Летти и Ваня, не поднимая друг на друга глаз, осторожно ели холодное молоко с творогом, каждый у своего краешка блюда. Лесник шумно хлебал из деревянной чашки, вздыхая. Ваня деловито спросил:

— Ну как нынче сенокос?

— Да что сенокос, — помолчав, ответил лесник. — Ничего начали, слава богу. Только известно, какие у нас сена… Не то, что у вас, в Горшкове. Полкилометра кочек обмашешь, на копну еле-еле наскыркаешь. У меня-то здесь участок получше, так, вишь, я один хожу. Там гада много, а бабы, они змей, ой как боятся. Я их отправил на дальний прокос. Там нету гада… Да накосим.

— А вы змей не боитесь? — поинтересовалась Летти.

— Так я в сапогах. А потом, в лесу кто же на тебя полезет, коли сам не полезешь? А ты насовсем или на побывку?

— Насовсем, — сообщил Ваня.

— Давай. К бате в помощники. А у меня вот нету помощника. Все девки. Или уж место такое, что одних девок бог дает, — засмеялся лесник. — И у того тоже дочка была.

— И у того самого? — спросила Летти.

— Да. У него вон там дом стоял. На том берегу. Где иван-чай. Сколь времени прошло, а что-то пожарище плохо зарастает.

Окна в доме лесника, под стать самому дому, были большими, светлыми, чистыми. Летти и Ваня разом посмотрели на ярко-красную после дождя прогалину за озером.

— Я там не стал почему-то строиться, — раздумчиво, вроде для себя, сказал лесник. — Он ведь как-то людей старался сторониться, а я тут на дороге на самой. А он все поглуше забивался, вишь, куда заехал. Аж на ту сторону. Туда и подъезд-то плох. А я дурак — на дороге. Вот и ползают всякие шатающие по сеновалам, — озорно подмигнул он обоим.

Лесник закурил и продолжал, обращаясь к Летти, то ли полагая, что ей не известно это, то ли больше для самого себя:

— Оно так. В стороне. Он, говорят, считал, что неправильно его покулачили. Хотя не спорил, не противился. А ушел сюда, в лес, с женой и дочкой и здесь строиться начал.

В деревне думали, что он на новую власть косо смотрит. Может, и такое было поначалу. Я ведь мальчишкой его помню: шибко угрюм был. Боялись его ребятишки. А охотник первеющий. Белку в глаз. Тем и жил. Да серой, да лыком, да углем, да корьем. В лесу, если руки приложишь, жить мо-ожно.

А дочку выучил. В институт пошла. Ее-то я плоховато помню. Ну, а перед началом войны приехала к нему. Хозяйка у него померла, он бобылем жил.

— А как они под немцем остались? — спросила Летти.

— Остались, да и остались. Не успели или еще как… Не они одни. Пришел фашист. Вдруг она к ним служить пошла. Переводчицей. Она ведь на эти, на иностранные языки кончала.

По селу, понятно, сразу говорок: вот где, мол, вылилось. Вот, мол, какой батька, такова и дочка. До него, видно, такое доходило: он в селе за тем, за другим частенько бывал.

Она с одним офицером все на лошадях каталась. Прогуливались, значит. Усядутся и ездят. Она в штанах. Зло, конечно, на них. Такая, сякая… Однажды к нему сюда поехали. На этот самый, на Кошель.

А он подстерег их. Белку в глаз… Офицера наповал и ее. Избу запалил и в леса ушел. Наверно, к партизанам. С тех пор и сгинул. Фашист с собаками искал. Где ж его найдешь? Возьми вот и меня… Попробуй найди. Леса у нас славные… А пожарище так чего-то и не зарастает.

Ваня и Летти посмотрели на полыхающий красным прогал. Взглянул туда и лесник.

— Ну а после… Да это вы знаете. Выяснилось, что она разведчицей нашей была. Вот тебе и раз. А ему откуда же? Обелиск вот ей теперь стоит…

Летти и Ваня слушали то, что рассказывал лесник, и все глядели в окно. Она уже слышала эту историю не однажды, а Ваня знал ее с детства. Однако здесь, в доме лесника, рассказанная им, она зазвучала как-то по-иному, чем в селе.

— Вот и выходит, вот и получается, — сказал лесник, вставая, — что жизнь, она тоже как большой лес. Идешь сквозь него и не знаешь, что вон за тем деревом ждет. Только в лесу можно и возвернуться… А в том лесу, — он махнул рукой, — обратного ходу не предвидится…

Вошли в прохладу, чистоту, свежесть. Дождь совсем перестал, но туча не ушла пока, и было сумрачно. На копчике каждой иголочки стоявшей неподалеку сосны висело по миниатюрной капле. «Миллионы капель», — подумал Ваня. Лесник сказал:

— Град где-нито выпал. Холодно. Счастливо вам.

— Спасибо! — сказали они в один голос.

Теперь перед ними была уже не тропа, а широкая просека с наезженной дорогой, после дождя сырой, в лужах. Лесник ушел в противоположную сторону, а Летти прицепила босоножки к книгам и зашлепала но лужам босиком. Ваня шел рядом.

«Странно, — думал он. — Как странно… Вот они мои, знакомые с детства места. Лес наш. Такая тишина. И вдруг война. Фашисты. Смерть. Это здесь-то смерть? В этой тишине и красоте? Неужели? Здесь?! Неужели такое может повториться?»

Он стал воображать себя партизаном, командиром, конечно. И что Летти у него разведчица. Она смогла бы, она, чувствуется, смелая… Он вообразил, как они ходят лесами, совершают боевые операции, живут в землянках. Представлял, воображал и рассмеялся собственным мыслям.

— Ты чего? — спросила Летти.

— Да так, — ответил Ваня. — Сеновал-то закрыть не догадался.