Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

Факты, непреложные, неоспоримые, и по сей день остающиеся почти непостижимыми факты. В тот вечер отец представил заполнившей зал филармонии публике Милюкова, который около часа проговорил на тему «Америка и восстановление России». Как только он закончил, к сцене бросился из зала мужчина с пистолетом в руке и, крикнув: «За царскую семью и за Россию!» — трижды выстрелил в него. Ни разу не попав. Мой быстрый разумом, бесстрашный, обреченный отец схватил стрелявшего за запястье и с помощью своего друга Августа Каминки сумел повалить на пол, но тут из обратившегося в ад кромешный зала выскочил второй стрелок и в упор всадил в спину отца три пули, пробив ему позвоночник и сердце.

Стрелявших задержали, они оказались промонархистски настроенными головорезами, давно вынашивавшими политического толка ненависть к Милюкову. Как впоследствии выяснилось, Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий и понятия не имели о личности человека, которого они убили.

Я знал, что у отца много врагов, — опасность грозила его жизни не один год — и все же, едва мы покинули Россию, убедил себя: опасность эта — настоящая, физическая — наконец-то миновала.

Утрата России была для меня и вполовину не такой тяжелой, как утрата отца. Вместе с ним ушли разговоры, которые мы могли бы вести, концерты, на которые могли ходить, дружеские споры о Вагнере и Стравинском, от которых могли получать удовольствие. Ушла навсегда и надежда вернуть его уважение, утраченное мной, я понимал это, избравшим нерядовой путь. Мое поведение в вечер его смерти казалось мне постыдно легкомысленным. Отец отдал жизнь за Россию, а я тем временем искал поцелуев немца, который мне и интересен-то особенно не был.

25

Каким-то образом нам с Володей удалось сдать в июне вторую часть выпускного экзамена, оба получили степень бакалавра второго класса по русской и французской литературе. А после этого вернулись в Берлин, где наши знакомые-изгнанники обходились с нами очень ласково и предлагали самую разную, обычно не удовлетворявшую нас работу, отвертеться от которой, никого не обидев, бывало порой очень трудно. Денег не хватало, запас маминых драгоценностей давно исчерпался, однако жизнь в Берлине была в те дни до смешного дешевой, и нам удавалось кормиться, берясь за переводы и давая время от времени уроки английского и французского (русский никого не интересовал), — в случае Володи к ним добавлялись еще нерегулярные уроки тенниса. Мы были, как говорил Володя, молодыми джентльменами, распродававшими излишки барского воспитания.

Мой неожиданный разрыв с Володей предварили два услышанных мной от него радостных объявления. Во второй половине одного солнечного дня мы с ним отправились в Груневальд, побродить по сосновому бору. Солнечный свет просеивался сквозь сито зеленых игл над нами и пестрил ковер игл коричневых, по которому мы ступали. Какая-то бабочка деликатно и неотступно следовала за нами, то снижаясь к нашим плечам, то порхая перед носами. Вот Володя может назвать ее, подумалось мне, а я нет.

— Углокрыльница, — словно прочитав мои мысли, сказал он. — Ее привлекает наш пот.

А затем:

— Вчера в «Аквариуме» я сделал Светлане предложение и она ответила согласием.

Я упоенно захлопал в ладоши и сказал брату, что это чудесная новость.

— Береги ее, — попросил я. — Она красива, очаровательна и, самое главное, умна.

Доверие Володи тронуло меня; может быть, после пережитого нами недавно потрясения соединяющие нас братские узы окрепнут?

— Впрочем, ее несосветимые родители измыслили одно условие. Я должен найти себе приличную работу, постоянное место. Как тебе известно, приковывать себя к конторскому столу я не желаю. «Упоительная прилежная праздность»[72] Китса, вот что я должен отстаивать прежде и превыше всего, иначе мне не подольститься к моей вечно несговорчивой музе.

Я засмеялся и сказал, что такая приверженность праздности может вызвать ревность Светланы.

И сразу, как это со мной нередко случается, почувствовал, что переступил некую незримую черту. Володя смотрел на меня, сдвинув брови и сузив глаза.

— Светлане следует понимать, чему я первым делом обязан хранить верность, — сказал он. — Если не поймет, тогда — да поможет ей Бог. Впрочем, как раз с этой темой и связана вторая хорошая новость. «Гамаюн» заказал мне перевод «Алисы в стране чудес». Замечательно, правда? Всегда любил приключения бедной Алисы. И жалел ее земной прообраз, попавший в лапы скучного, растленного математика, — хотя его мечтательный, помутившийся разум и способен был на великолепные всплески воображения.

— Самая подходящая для тебя работа, — сказал я. — Сколько они платят?

— Мне выдали аванс — пять американских долларов одной бумажкой. Я и показал бы тебе это доказательство моего несметного богатства, но, к несчастью, вчера мне пришлось разменять бумажку в трамвае: больше заплатить за проезд было нечем.

— Вот только Зиверты, боюсь, не сочтут это постоянной работой.