Недостающее звено

Над моей узенькой кроватью висела страница из журнала «Советский спорт», на которой был цветной портрет Бориса Лагутина после Токийской Олимпиады 1964-го года. Посмотрев на него, я окончательно понял, что ни пить, ни есть мне точно нельзя. Умывшись над железным рукомойником, я прихватил с собой сумку, вроде как спортивную, и двинулся в сторону своего ристалища. Хотелось быстрее пройти взвешивание, а потом в буфете съесть черствое пирожное с названием «Кольцо», да выпить стакан киселя с холодными и скользкими кусками крахмала. И вот я опять за калиткой, конечно же, без шапки, в сером советском болоньевом плаще. Но даже такой плащ, по своему фасону вообще лишенный очарования, был попрестижнее тех брезентовых дождевиков, в которых, с ружьем на плече, сторожа караулили склады с социалистической собственностью. Я всегда старался торчком поставить воротник, мне казалось, что так я выгляжу значительно более стильным.

По пригорку вниз опять до Дворца спорта, потом резко налево и к мари. Это сложное природное образование было точно не лесом, но и не болотом. Там проходила наша детская жизнь, туда мы ходили охотиться с рогатками на куликов, там же собирали прошлогоднюю клюкву и выедали еще зеленую морошку и голубику. Там у нас были даже свои купальни. Это такие глубокие ямы, отороченные ровно по окружности деревянными столбиками, и по теплой погоде заполненные черной торфяной водой, с жуками и лягушками. В них мы и полоскались в редкие жаркие дни. По преданию, в этих местах когда-то стояли железные баки, наполненные, конечно, нефтью. Но главным украшением мари была «Нефтянка». Когда-то, при рождении, это была хорошая нерестовая река, человеком превращенная в мертвую воду. Особо она была нарядна в зимние снежные месяцы. «Нефтянка» никогда не замерзала, а сугробы, которые на нее наметал ветер, в своих берегах становились черными и переливались всеми оттенками этого цвета. Через марь шел тротуар, он, видимо, прогревался днем, и под ним быстрее вытаивало. Я даже заметил мелкие зеленые щеточки. Жизнь возвращалась с приходящим сюда теплом. В этом месте марь тянулась, наверное, с полкилометра, и тротуаром упиралась в новый бугор, по краю которого шла та самая узкоколейка со зданием, вроде как, вокзальным. Здесь было много тупиков и крановых устройств разного калибра. Это хозяйство во время кратковременной навигации работало круглосуточно. И ночами в окно у моей кровати залетали световые зайчики, сопровождаемые грохотом перегружаемых труб, металла, цемента – всего того, что везли сюда с материка на громадных плоскодонных баржах, чтобы промыслы работали без простоев.

Опять крутой подъем, обрывистый, ничем не примечательный, если не считать слева здоровенного ангара с трубами и громадными воротами. Здесь когда-то было энергетическое сердце всей территории, пока не пустили ТЭЦ на газе. Раньше тут стояли несколько огромных дизелей, которые работали на мазуте и через генераторы давали ток на промыслы. По легенде, они были демонтированы с японских военных кораблей, а может и с немецких. А дальше улица в шесть двухэтажных бараков, названная именем великого писателя, который об этой самой земле так написал: «Верхняя треть острова по своим климатическим и почвенным условиям совершенно непригодна для поселения». Эти бараки были из деревянного бруса и даже с плотницкими изысками в виде округлых наличников, но их барачное нутро было видно, и даже не в них самих. Уличные сортиры рядом с громадными, уже вытаявшими помойками, выдавали весь комфорт местного проживания. Эта литературная улица выходила прямо на сезонный городок – такое, как бы вообще отдельное, место проживания. Оно образовалось во вторую волну заселения этой территории. Для тех поселенцев и был построен этот чудо-городок. С десяток рядов бараков спускались прямо к мари. Построенные на один сезон с понятным запасом прочности, они стояли уже три десятка лет и были обитаемы. Там не имелось ни названия улиц, ни нумерации домов, даже посчитать их было невозможно, ибо они где-то соединились между собой, а где-то, наоборот, разъехались. Кто как мог привязал себе метры, которые часто даже были без пола и крыши. Сам себе пригородился – считается. Там обитал сразу после войны и в последующие годы основной контингент уголовного мира со своими правилами общежития. Там был даже свой стиль в одежде: подвернутые сверху сапоги и телогрейка, а на голове восьмиклинка. А участковые в те джунгли старались вообще не соваться, и мне туда не надо было.