Конец августа. Утро было удивительно теплым, я прямо в трусах вышел в огород. Прямо по краям грядок со всякой огородной мелочью были рассыпаны ярко-голубые мелкие незабудки. Это просто было Царствие небесное. А крупные цветы – георгины и гладиолусы – уже набрали свою силу перед первым сентября. Туда-сюда пролетали то стрекозы, то бабочки разных расцветок. Вот оно – тепло, которое приносит свет и жизнь. Конечно, это не то тепло от перегретого пара недавней парной. Я вырвал два куста картошки, собрал их в когда-то эмалированное ведро без ручки. Это были красные ровные клубни, я хотел сварить их на обед. Дома я заметил на столе мамину записку и рубль. Она просила сходить за хлебом. Лагутин на стене больше никак на меня не реагировал. Я оделся и отправился в магазин. У бараков встретил телегу, в которую была впряжена старая лошадка, а ездок – дедушка. Я его с малых лет помнил только так, с лошадкой. Это был очень добрый дед, каждый год под зиму он на этой лошадке выезжал в лес и в мешки собирал со стланика шишки, затаскивал все это на чердак своей лачуги и рассыпал там. В суровые снежные зимние дни он пускал нас, сопляков, по кривой лестнице туда, и мы отогревались и грызли эти шишки. Он, как и многие, завербовался сюда, убегая от страшного голода в Поволжье в 1946–1947-х годах, и знал цену любому зернышку. Я с ним поздоровался, но дедушка, видимо, уже совсем плохо видел, а дорогу до дома находила сама лошадка.
У подъезда барака, где жили те самые рыболовы, что своим трудом пытались накормить соседей, никого видно не было, но стоял подозрительный «газик» с брезентовым верхом. Вдоль дороги было полно подорожника, покрытого толстым слоем пыли. Одуванчики давно отцвели и сейчас разлетались мелкими парашютиками. Черный ворон, отливая синевой, сидел на макушке электрического столба. Огромный клюв у него был как руль, и он был направлен в сторону давно не убираемой и завонявшейся помойки. Я поднял палку и стукнул по деревянному столбу. К моему удивлению, эта умная и осторожная птица даже не среагировала. Ворон, наверное, знал, что сейчас эту копченую рыбу заставят закапывать в помойку, чтобы людям не досталась. Тогда-то и наступит время стервятников. Это и была высшая справедливость закона.
Двухэтажный магазин из железных листов, покрашенный броской синей краской, был типичным памятником японского концессионного режима, но вентиляционные будки в виде фигур рыцарей все так же бодро сторожили крышу. Внизу был просторный зал с несколькими железными колоннами, выкрашенный коричневой половой краской, народу было немного, в гастрономическом отделе на стенах стояли пирамиды консервов: рыбных, из частиковой рыбы, лосось, крабы и бело-синие банки сгущенки. А за стеклом витрины – здоровая емкость с кусками маргарина и ржавой селедкой по 66 копеек, постное масло на разлив в банки и бутылки. Бакалейный отдел всегда выглядел празднично, за стеклянными витринами блестели серебром пирамиды и даже сказочные башни из шоколадных плиток, пачки фруктового киселя и ячменный напиток в сине-зеленых упаковках. Были еще вазы с шоколадками «Сказки Пушкина» и «Басни Крылова», конфеты «Ромашка» по 4 руб.20 коп. и ириски «Золотой ключик» и «Тузик». А в хлебном – большие лотки с черным по 16 копеек и белым по 22 копейки. Я набрал хлеба под имеющийся у меня рубль – четыре булки по 16 и одну по 22. Итого на сдачу пришлось 14 копеек. Хлебом мы подкармливали курочек, летом мелко рубили траву, смешивали с хлебом и угощали свое хозяйство, и все это было, конечно, в нарушение закона, который запрещал кормить домашнюю скотину хлебом. Только куры не знали этого закона и просили еды. Вы видели хоть раз, как плачут от голода куры?
Я в этот магазин ходил с раннего детства. Тогда прямо напротив выхода стоял маленький домик, похожий на сарай, сколоченный из фанеры и с гордым названием «Скобяной». В нем торговали кастрюлями, розетками и всяким бытовым скарбом. Но в том сарае был маленький стеклянный прилавок, и там среди всяких штучек я увидел тогда, что рядом с алюминиевыми ложками и стальным подстаканником лежала совершенно притягательная для меня вещь – фонарик-жучок. Он был квадратный и с блестящим отражателем внутри, из которого торчала круглая лампочка, а еще там был складной ножик с шилом и штопором. Так вот, это не главное, а среди отверток и бруска для заточки ножей я разглядел главный для меня экспонат. Он мне показался каким-то предметом из сказки. Я, когда приходил в магазин за хлебом, всегда заходил сюда и его рассматривал. И той зимой я так же стоял у витрины, шмыгая носом и отогревая ладони от холода. Никого не было больше в магазине, а за прилавком стояла женщина в какой-то лохматой телогрейке, похожая на нашу училку. Видно, вид у меня был юморной, она улыбнулась и спросила:
– Что ты там, малой, все время ходишь, рассматриваешь? Вижу тебя уже не в первый раз.