Недостойный

Они мерили друг друга взглядами. Мгновение никто не двигался. Затем, перехватив прут двумя руками, парень ткнул им Силвера в грудь. Тот попятился, запнулся и наткнулся на стоящих позади людей. Парень шагнул вперед с поднятым прутом. Силвер сморщился, прикрывая голову руками. Парень сплюнул, бросил прут своему приятелю и сжал кулаки.

— Viens, tapette[47].

Покрасневший Силвер беспомощно смотрел на него. На плече у него болталась камера, кулаки он так и не вскинул.

— Viens. — Парень поманил его. — Pede, va![48] — сказал он и плюнул Силверу в лицо.

Тот не пошевелился с мокрой щекой.

Наступила странная тишина, излучающая напряжение. Помню, я подумал, как чудно, что все это происходит вот так на улице, среди бела дня, и всех нас сдерживает страх.

Парень снова повернулся к нам, и когда он это сделал, высокий студент шагнул к нему сзади и нанес сильный удар в висок.

И прежде чем все взорвалось, прежде чем студенты ринулись на дорогу, пытаясь защитить своего друга, истекающего кровью на асфальте, прежде чем спецназовцы ворвались в толпу, одетые, как бойцы ударных частей, в полном снаряжении для подавления беспорядков, прежде чем коротышка, который бросил бутылку, схватил блондинку за волосы и швырнул ее на землю, я увидел, как Силвер вытер со щеки плевок и скрылся в толпе.

Колин схватил меня за руку и потащил прочь. Спецназовцы появились со всех сторон, размахивая дубинками. Стычки возникли повсюду, и всякое ощущение мира, всякая иллюзия порядка, ощущавшиеся час назад, сменились хаосом.

Позднее подъехал грузовик с водометами, чтобы сбивать хулиганов с ног. Посыпались с глухим лязганьем металлические гранаты со слезоточивым газом, и воздух заволокло белой пеленой.

Мне показалось, что именно в тот момент, когда Силвер отвернулся от нас и исчез, на площади Республики воцарился хаос.

В тот вечер я сидел на скамейке в сквере Лорана Праша, не желая идти домой. Я думал о Силвере, который читал нам стихотворения Уилфреда Оуэна.

— Прочтите это, — сказал он, — чтобы не забывать, что война близко… «Опьяневшие от усталости, глухие даже к взрывам/Газовых снарядов, тихо падавших позади», — прочел он. — Что здесь интересно? Что вас удивляет?

— Тихо. — Хала поняла немедленно. — Он говорит «тихо».

— И почему это интересно?

— Тихо. Это — как нежно, спокойно. Тут несоответствие. Перед тобой все эти жуткие образы — «кровавая пена из легких» и «отвратительные, смертельные раны». Но вот это одно слово в целом стихотворении, оно мирное.

Он улыбнулся ей и кивнул.

— А зачем он это делает?

— Газ — это облегчение, — сказал Колин.

— А именно?

— Он их спасает. Ведь они должны умереть. То есть кому нужна такая жизнь? Смотрите, они идут в засохших от крови сапогах, они совершенно сломлены, а им внушают нелепую идею, будто они делают что-то почетное. И вот выход — эта жестянка.

— Как ангел, — сказала Лили. — Тихо приземляется, чтобы их спасти.

— Хорошо. Отлично, да. Что еще?

— Зеленый? — осмелилась Джейн.

— Продолжай.

— «Через мутные стекла и плотный зеленый рассвет/Я видел, как он тонул». Все это слишком мирно. Зеленый рассвет, стекла… это создает ощущение покоя и неторопливости. И даже то, что они тонут, это кажется облегчением. Можно подумать, говорящий почти завидует спасению друга.

— Какому спасению? Смерти?

— Да, — глядя из-под своих черных волос, сказала Кара. — Ну, тому повезло умереть. Ему не нужно принимать решение, не нужно думать, не остановиться ли, он просто умирает. Выбора нет. Вообще никакого выбора.

И так далее в том же духе. Мы пропитались этим стихотворением. К концу занятия мы были просто в ярости из-за войны, лицемерия правительства, не помню уже чего еще. Значения не имело. Важны были только экстаз законного гнева и возбуждение, вызванное тем, что мы делали это сами, анализировали стихотворение, что очень многие из нас вместе в этом участвовали, а Силвер, такой гордый, ходил по классу и направлял нас вперед.

И вот сейчас, сидя под деревьями в Сен-Жермен-де-Пре, я слышал, как с жестяным клацаньем падают на асфальт на площади Республики гранаты со слезоточивым газом. Такой гулкий звук. В страхе разбегающиеся люди. Вокруг хаос. У меня не получалось соотнести, какими мы были в тот день в его классе и какими стали теперь.

Я прочитал абзац из сборника эссе Камю, который он нам дал.

Почти совсем стемнело, и было очень холодно. На скамейке напротив меня лежал, завернувшись в старое одеяло и полностью натянув на лицо шерстяную шапку, человек. Разглядывая его, я представлял, что у меня хватит смелости провести ночь здесь, в парке. Домой я больше не вернусь. Просто вздохну и растворюсь. Никаких телефонных звонков. Я думал о том мужчине, которого на моих глазах толкнули под поезд. Я приклеил ту заметку в свою тетрадь. Кристоф Жоливе умер в одну секунду. Я думал о звуке, с которым поезд врезался в его тело, и о том, насколько он отличался от звука, с которым металлический прут ударил по ребрам того парня.

Il n’y а qu’un probleme philosophique vraiment serieux: c’est le suicide[49].