Недостойный

Днем мы встретились в его квартире. Он раздел меня, и мы лежали в постели обнявшись. Я положила ладонь ему на грудь, чтобы чувствовать биение его сердца. Я плакала и плакала. Он гладил меня по голове и долго ничего не говорил. Не выпускал меня из объятий, не менял положения. Прижимал меня к своему теплому телу, и в конце концов я смогла вздохнуть всей грудью и постепенно прекратила плакать. Я уснула. Я была измучена. Не знаю, спал ли он, но когда я проснулась, мы так и лежали. Моя ладонь так и оставалась на его груди.

Я рассказала ему о ребенке. В смысле о воображаемом ребенке. Как он был похож на него, причем с той фотографии, где он со своей матерью. Я сказала, что люблю его. Сказала: «Прости меня, Уилл». А он ответил: «Тебе не за что извиняться». Мы лежали тихо. Потом я сказала ему, что, кажется, буду скучать по этому ребенку. Я сказала: «Это, вероятно, глупо, но мне кажется, это правда». Он ответил: «Это совсем не глупо».

Все происходило очень медленно. Разговор, я имею в виду. Один из нас говорил, потом наступала долгая пауза, как будто мы оба засыпали на несколько минут, а потом просыпались и говорили что-то еще. Весь тот вечер был странный. Будто мы напились или не спали несколько дней. Мы лежали несколько часов, просто глядя на балки, но не друг на друга.

А потом он сказал: «Когда-нибудь ты станешь прекрасной матерью, Мари». «Может быть, — ответила я. — А как же ты, Уилл? Разве ты не хочешь быть отцом?» Он долго не отвечал. Я лежала и слушала его медленное дыхание. А потом он заплакал. Я это почувствовала. Села на постель и посмотрела на него. Он лежал с закрытыми глазами и плакал.

«Эй, — как можно нежнее сказала я. Коснулась его лица. — Эй…»

Но он глаза не открыл. Он походил на ребенка. «Уилл», — позвала я. И продолжала звать его по имени.

Спустя какое-то время он открыл глаза, и тогда я поняла, что совсем его не знаю. Поскольку не представляла, что еще можно сказать, я спросила: «Уилл, почему ты плачешь?» Он ответил, что ему жаль, что мне пришлось через все это пройти. И я сказала, чтобы он за меня не переживал. Что меня уже тошнит от разговоров обо мне. И он засмеялся, как смеется человек во время плача.

Он сказал, что планировал быть отцом. Сказал, что был женат пять лет. Что они мечтали иметь детей.

Я смотрела на него и представляла женатым, живущим с женщиной, нянчащим своего ребенка. И хотя мне казалось, что представить это будет трудно, увидела, что это легко. Я спросила его, что же изменилось, и он ответил, что бросил жену и перебрался в Париж. А может, он сначала перебрался в Париж, а потом бросил жену. Я не помню. «Почему? — спросила я. — Почему ты бросил жену? Вы не были счастливы?»

Лежа, он протянул руку, коснулся моего лица и сказал: «Я не знаю, Мари». А я возразила: «Конечно, знаешь, Уилл. Конечно, ты знаешь. Иначе зачем вот так бросать налаженную жизнь?»

Он долго смотрел на меня молча, словно собирался начать рассказ. Я наблюдала за ним, за его приоткрытым ртом. Но он так и не заговорил и исчез так же быстро, как ожил.

Гилад

в первый учебный день я увидел Колина после занятий в маленьком кафе у входа в метро. Он что-то писал. На столе перед ним лежали книги и пачка сигарет. Остановившись наверху лестницы, я наблюдал за ним через стекло. Писал он медленно, не отрывая взгляда от страницы. Я колебался, стоя на ступеньках: то ли спуститься в метро, то ли войти в кафе. С той субботы протеста мы почти не общались.

В тот день, пока я наблюдал за ним, со всех сторон толкаемый людьми, я снова почувствовал себя на краю чего-то. Как будто моя жизнь одновременно замедлила и ускорила свой ход. Я решил было не мешать ему курить свои сигареты. Но не мог оторваться — смотрел, как он работает, барабаня пальцами по столу, и все пишет и пишет.

Пишущий парень. Мой друг. Единственный человек, который никогда меня не разочаровывал. Я подошел к кафе и постучал по стеклу. Он посмотрел, вздернул подбородок и знаком предложил войти.

Пока я входил и пробирался к его столику у окна, он освободил для меня место. Мы обменялись рукопожатием — на этот раз традиционным, серьезным и крепким. Подошел официант, и я попросил принести кофе, но Колин сказал «нет» и заказал два пива. Я пожал плечами, и официант ушел.

— Что делаешь? — спросил я, глядя на тетрадь.

— Английский.

— Уже?

— Мне есть что сказать, старик. И я хочу, чтобы он наверняка это прочел.

— Ты о чем?

Официант поставил перед нами пиво. Когда он ушел, Колин посмотрел на меня.

— Ему недолго у нас осталось, Гилад.

— Почему?

— Ты действительно ни с кем не разговариваешь.

— Что?

Он взял свой стакан и уже собрался сделать глоток, но потом остановился.

— Твое здоровье. — Он поднял стакан.

Мы чокнулись. Лучи низко стоящего солнца падали сквозь стекло на наш столик.

— Гилад, приятель, послушай; короче, ты знаешь, кто такая Мари де Клери?

— Я ее знаю. И что?

— Мы с ней долго были вместе. Я бросил ее в прошлом году.

— Ясно. И что?

— Она не в себе и болтает, приятель. Рассказывает всем. Она с ним спит. Спит с Силвером, понятно?

— Чепуха, Колин, — засмеялся я.