Недотёпы

— Пахом их не оставит, — решил Сильвестр. — И чего ты о них плачешься — мы всю Россию оставляем, а ты о селе Собачьем загрустил. Пропади они, эти сёла, пропадом. Всё равно пропадать им. Судьба у них такая, вышло их время. Век бы этой землишки скособоченной не видать: давал Господь Руси царскую корону, а корона эта и на голове у неё не держится — мелковата башка оказалась!

— Ну ты, сударь, не ругайся! — нахмурился послушник. — Сам-то не русский ли?

— А тебе-то что? Ну, русский. У тебя ж родина одна — Небесная, что тебе с того, что я Русь ругаю? Она моя, Русь! Она мне вроде дочки — хочу ругаю, хочу пряничком подарю.

— Русская земля нам мать, а не дочка!

— Это как сказать, брате, как сказать! Кому, может, и мать, а мне — дочь. Или младшая сестра. Я за ней ходить должен. Сопли подтирать. Охальников всяких от неё отгонять. Подарки дарить. Радоваться должен, глядя, как она растёт и хорошеет. А она, вишь, захворала. Ну, так значит, лечить надо! И я ведь её лечил. Уж лечил, брате послушниче, лечил как мог! Лекарей к ней приглашал: Гришку, вот, Отрепьева, к примеру… Ну, ошибся чуток… не тот лекарь попался. У тебя, послушниче, сёстры меньшие в семье помирали?

— У меня только братья… ну, помирали…

— Братья — это не то. У меня три сестры померли в разное время. Вот, доложу тебе, не сладко было! Три дня потом трясёшься, как припадочный. И жалко-то! Сердце рвётся, рвётся… Да не разорвётся никак. Думаешь только: и на что такое прочное сердце мне досталось, — орехи им колоть, что ли?.. Не мог смотреть, как они мрут, — убегал из дома. И сейчас бегу — из Русской земли. Дай только Бог ноги! И пойдём-ка спать: гляди, атаман уж и без зелья уснул.

И вскоре настал март. Но ни на волос не изменилась жизнь невольных затворников Собачинских. Выйдя на двор, они видели всё тот же белый, твёрдый, как мрамор снег, и казалось им, что снегу этому, как мрамору, век лежать без перемен. Борясь с тоской, они словно усердные батраки, работали на всех старух и стариков села Собачьего, починили не один сарай, выложили не одну печь, привезли не одну подводу дров… Да не было толку с той работы. Быстро, как лучина, догорал мартовский — ещё совсем зимний — день, и до слёз долго тянулись вечера. Хуже всех маялся атаман. От непрерывной пьянки он совсем посинел, скосился лицом на сторону, и уже не свирепствовал, а сидел на печке, свесив босые пятки, жалобно охал, ворчал, рыгал, плевался, рычал… Всё чаще на их вечерние посиделки приходил мужик Пахом. Ладный и светлый лицом садился он в уголок и с удовольствием слушал «барские беседы», сам в них вмешиваясь редко.

Сильвестр с Агафоном мучили всю ту же скрипку:

— Господь забыл Русскую землю! — начинал Сильвестр Афанасьевич.

— Не забыл, а закрыл! — поправлял его брат Агафон. — Такое дело не без промысла Божия совершается. Пожила Россия и всё, хватит. Теперь настало время другому народу просветиться светом православия. Русские люди, кто мог спастись, тот спасся, кто не захотел — извините! Время вышло, — идите, девы юродивые, прочь, не вем вас! Теперь время китайцам спасаться.

— Кому?! Ты чего городишь? Каким китайцам?

— Ну, это я так, к примеру. Может, не китайцам, а татарам, или, скажем, индийцам… Не суть.

— Нет, не правильно это! Не так всё должно было быть!

— Ну, брате, ты против Божьего промысла не восставай. Уж если закрылась Россия, так, стало быть, закрылась, и, если не к концу света идём, то, значит, некий другой народ должен креститься и просветиться…

— Это понятно… Но вот ведь где беда: Россия-то закрылась, а мы — нет! Почему мы должны это всё пережить? Это выше сил человеческих! Почему весна не наступает? Хочется вон из России, и чтобы духа её не было, чтобы и не видеть, и не вспоминать!

— Брате, не малодушествуй! А как же греки? Разве им сладко было, когда султан в Святую Софию на коне въехал? Думаешь, ты один такой чувствительный, а для них это всё хаханьки?

— Так греки все и разбежались — кто поумнее. Одни во фряжские земли, другие к нам, третьи ещё куда… И вообще, греки — это не наш брат, запечник. Они сейчас сил немного поднаберут, да султану твоему так врежут!.. Вот и вернётся православное царство, и не надо будет китайцев крестить. Дал бы Бог поскорее туда добраться…

— Поскорее! — взвыл с печки атаман, — На Дон поскорее!.. Не могу здесь больше!

— Экие вы все нетерпеливые, — усмехнулся Агафон, — Вот, смотрите-ка: Пахом сидит, улыбается и никуда не торопится. Никуда ему бежать не надо.

— А куда ж мне бежать? — застеснялся Пахом, — Я вроде как тутошний. Я здесь спокон веку живу, и тятька мой здесь помер… Мы ж собачинские… Чего мне бегать?

— А вот, что Русь кончается — это тебе как? Это тебя не волнует? — строго усмехаясь, спросил охотника Сильвестр.

— Этого я не понимаю, — просто ответил Пахом, — Это ваши дела, барские.

— Ну, как же не понимаешь? — удивился Сильвестр, — Вот поляки озоруют, казаки… Всю деревню вашу перебили — это ты не понимаешь? Тебя не касается такое?