Недотёпы

— Будет тебе Дон, конечно, а как же… Только сперва Москва… как полковник-то говорил: от деревни к деревне, здесь десять человек прихватим, там пять… пока до Кремля дойдём — тысячное войско будет! Ого, Филя!.. Я же царь всё-таки, это же понимать надо… Это тебе не Кузька, не купчишка из Нижнего… Что он сможет? А мы с тобой…

— Отсидеться надо, добрый человек… слаб я ещё… в девяти местах меня продырявили… и то… другой бы давно уж… а я ничего… дышу…

— Это, Филя, всё поляки. Это полковник, пан Барашек, и поляки его, это всё они… а мы с тобой другое войско наберём, русское, православное… Ну, как?.. Будешь со мной?

— Ты, добрый человек, ножками-то не сучи… Тебе говорят — слаб я ещё, отсидеться надо… Пойдём-ка мы в соседнюю деревню, в Чёрный Двор… Попросимся там на постой… До лета время скоротаем, а потом — на Дон!

— Ну… — Феодор немного сник, — Ну, в Чёрный Двор, так в Чёрный Двор. Ты дорогу знаешь?

— Знаю.

— Ну, так поплетёмся потихонечку! Ты на меня обопрись… вот так… и пошли… раз-два… раз-два… идёшь, голубчик!.. в Чёрный Двор, так в Чёрный Двор… не здесь же оставаться… ещё врежут колуном… Нюрка-дурка… я жениться хотел, а она колуном… эх, талан мой подзаборный… раз в жизни захочешь царём стать, так и то…

Они спустились с крыльца, вышли за ворота и пошли по заметённому большаку — медленно, тяжёлой раскачкой, то и дело падая, с трудом поднимаясь, цепляясь друг за друга… Валил тяжёлый, мокрый мартовский снег, и вскоре его плотная пелена скрыла с глаз, завалила следы и Феодора, и Филиппа Филипповича. Больше их в селе Собачьем никто уже не видел.

А в доме у Манешки поляки вынесли тело полковника в сени, положили туда, где только что лежал атаман и вернулись в избу. Там витийствовал послушник Агафон.

— Что, братие? Не утомились ли вы, разбойничая? Не устали ли ваши ручки сабельками махать? Не стоптали ль вы ножки по самое довольно? Вы вокруг-то оглянитесь: куда вас Бог занёс? Где ваши домы, где ваши жёны?

— Какие там домы, какие жёны? — говорили мужики в ответ, — в наших деревнях ныне только волки живут, к нашим жёнам медведи посватались! Вот — бродим по свету, разбойничаем, пропитания ради. Феодор-то Борисович — он хороший человек был, на Москву нас звал, московской жизни сулил… А сейчас, конечно… Сейчас Феодор Дмитриевич вовсе бесполезным стал… Что ты-то нам скажешь, брате?

— И скажу! Куда вас Бог занёс? В село Собачье! Что за село такое? Скажу: ничем оно других сёл не хуже. Избы — почти все целы, земли — сколько хочешь, лес — пребогатый, озеро — что тебе море-океан! С голоду не пропадёшь, нет! Вот, правда, до осени дожить как-то надо, а хлеба-то нет… Ну, да и это не беда: в озере рыбка, в лесу птичка: как-нибудь время скоротаете, а там, глядишь… В соседнем селе, в Чёрном Дворе, говорят, девки ещё остались… Ну, и вдовы всякие… Переженитесь, — совсем как новые станете! И к панам полякам то же относится: что вам по свету шариться, живите, как русские люди!

— Красно говоришь, брате! — засомневались мужики, — Да как бы оно другим боком не вылезло! Вот поселимся мы тут, в селе Собачьем, а на нас кто-то набежит… такие же как мы люди… или ещё кто… Вот барина бы нам! С барином-то всё ловчее: мы, стало быть, не просто шатуны, а барские мужички, — с нас и спрос иной…

— И это дело не застоится! Барин, он — вот он!

И Агафон толстым своим пальцем ткнул туда, где сидел на корточках возле полатей Сильвестр Афанасьевич Рукавицын, сидел, и смотрел неотрывно на спящую Анну Несторовну Красногорскую. Ему почему-то казалось, что болезнь нюрина миновала, что ударив полковника по голове, Нюра из собственной головы вышибла дурь, что теперь она вновь посмотрит на мир глазами светлыми и здоровыми. В этом Сильвестр нисколько не сомневался вот только боялся он одного: что проснувшись, Нюра его не узнает, и вся её болтовня о любви, о венчании, и всяком таком прочем уйдёт вместе с болезнью.

Почувствовав, что все на него смотрят, Сильвестр выпрямился и вопросительно глянул на Агафона. Тот досадливо нахмурился:

— Спрашивают тебя! Отвечай!

— Чего? О чём?

— Чего-чего… Барином будешь?

— Барином? Где? Здесь? Ага. Буду. Почему же нет, мне здесь нравится.

— Ну вот, мужики, и решилось дело: тут вам и барин, тут и барыня! Кланяйтесь Сильвестру Афанасьевичу, и целуйте крест. Я тоже у вас поживу пока, а потом, летом… Эх… Вернусь в свой монастырь… Кто-нибудь из наших, поди, остался в живых… Кого-нибудь найду… Может, даже пострижение приму… А то ещё вот как: пойду в Москву, приму постриг — и к вам! Попом у вас буду! То-то заживём! Заживём, ребятушки! Глядишь, и в Москве дело наладиться: чего в жизни не бывает? Ты, Афанасьич, как думаешь?

Но Афанасьич не слышал его: Нюра проснулась. Она раскрыла глаза — светлые, здоровые — и сказала:

— Силюшка! Слава Богу: кажется, голова у меня не болит больше! Силюшка, я соскучилась по тебе!