Недотрога

— Я спросил у Коли, должен ли его сын быть наказан, и он сказал «да», — проговорил он глухо, подхватывая с журнального столика ключи, документы и облачаясь в длинное элегантное пальто. — Ты поедешь со мной и посмотришь на крах этого зарвавшегося щенка!

— На крах? Какой еще крах? — испуганно спросила я, семеня следом в сопровождении двух мужчин-охранников с моими вещами в руках. Пока я спала, они купили мне всё самое необходимое для поездки и привезли паспорт на новое имя.

Суворов, если будет искать Таисию Вознесенскую, украденную неизвестным клиентом, никогда не узнает, что она пересекла границу. Потому что пересечет ее по документам совсем другой человек.

Он никогда меня не найдет и не догадается искать рядом со своим отцом, потому что тот решил раз и навсегда порвать отношения с сыном. Об этом мне сообщил Александр. А теперь с разрешения друга он собирается как-то навредить Максу.

Неужели убьет? Что он задумал?

Страх сдавил горло ледяной рукой. И я, рванувшись к идущему впереди мужчине, потребовала ответа:

— Что вы сделаете с Максимом? Я не буду участвовать в убийстве. Так и знайте! Это слишком!

— Девочка… — вздохнул Александр, будто я спросила о погоде. — Ты передала бразды правления в мои руки, так что…

Меня такой ответ не удовлетворил, и я наступала снова:

— Я не выйду отсюда, пока вы не скажете правду!

— Не выйдешь? — усмехнулся он со стальным блеском в глазах. — А зачем тебе оставаться? Поедем со мной, и, может, ты сама подольешь масла в огонь, когда поймешь, что я приготовил для Макса.

Я не сдалась, а поехала по той причине, что надеялась помешать Александру. Думала, что любой его план можно предотвратить или как-то еще исправить ситуацию. Но оказалась неготовой к тому, что фигура речи про огонь воплотится в реальность…

Мы стояли на пригорке, предоставляющем отличный вид на пылающий клуб «Инферно» с облепившими его по периметру людьми. Сначала я выдохнула с облегчением, поняв, что Александр просто стирает с лица земли заведение, в котором я покрыла себя несмываемым позором.

Стало ли мне легче от увиденной картины? Не знаю… Задуматься я не успела, потому что безошибочно, может, даже шестым чувством, узнала человека, метнувшегося в горящее здание.

Максим… Но зачем ему бросаться в огонь? Неужели кто-то остался внутри? Работники клуба? Кто-то из партнеров? Мне показалось, что воздух вокруг исчез, стало невозможно дышать, и с отчаянным криком я дернулась, чтобы побежать вниз.

Но не смогла. Меня остановили, схватили за руки и заставили стоять на месте. Как обычно, бессильная перед чужой волей, вынужденная принимать удары судьбы.

— Прекрати истерику, — холодно оборвал мои попытки вырваться Александр, со спокойствием айсберга взирающий на разыгравшееся внизу представление. — Он ищет там тебя. Так и было задумано. Но не найдет. Вообще никогда не найдет. Потеряет свой клуб, друзей, когда они узнают, что здание сгорело по его вине…

— Но как вы можете! Он же там погибнет!

— Максим? Ничего с ним не случится. Как-то нас душманы окружили и закрыли все отступы, подпалили хибару, в которой мы прятались и не выпускали, обстреливая со всех сторон. Вот это я называю безвыходным положением, а то, что сейчас Колькин сын побегает по задымленному зданию, ничем ему не грозит. Ну, может, чутка покоцает его пламя, но и не с таким люди выживают. Я вот выжил. Жена, дети, деньги — всё при мне. Одного не терплю — когда невинных обижают. Я этого на войне насмотрелся и не желаю видеть в мирное время!

— Неужели Николай Дмитриевич позволил вам погубить собственного сына? — прошептала тихо, ужасаясь отблескам пламени в глазах этого словно неживого человека, способного на такие жестокие уроки.

— А ты — его дочь. Поняла? И нечего тут слезы лить по гниде, которая тебя, как шлюху, за бабки продала. Вытащат его, не трясись. Я на себя чужую смерть брать не собираюсь. А мальчишке урок не помешает. Может, хоть башка на место встанет после такого. А Колька… Он от сына отрекся и ничего не сказал, когда я пообещал отомстить за тебя. Дал мне карт-бланш.

— Как вы, мужчины, можете быть такими жестокими? — пораженно спросила я, продолжая гипнотизировать открытую дверь «Инферно», из которой валили клубы дыма. Думать было сложно, разговаривать — тоже, потому что телом я находилась здесь, а душой — там, где Максим сражался с пламенем.

— Жестокость — это обижать женщин. А мстить — это справедливость. Ну вот, смотри, живой он. И даже сам на ногах стоит, — кивнул он головой в сторону левого торца, где двое мужчин волокли Суворова, выбравшегося из здания.

Живой… Он не знал, не видел меня, но я точно так же, как и он, повисла сейчас между двумя мужчинами, безмолвно радуясь, что он жив и, кажется, невредим, а также спрашивая себя, почему мне это так бесконечно важно.

Мы уезжали от сгоревшего клуба под зазывания сирен. Я не стала оборачиваться, хотя ощущала дикую незавершенность оттого, что не могу оказаться рядом с Максимом, узнать, как он, утишить его боль.