Недремлющий глаз бога Ра

Осматривая настенные росписи, я обратил внимание на изображение лежавшего навзничь мужчины — в его горле, прямо под заплетенной в косичку бородой, торчала рукоять кинжала. Судя по роскошному убранству, убитый был знатным вельможей, а может и самим фараоном: гофрированная набедренная повязка с широким поясом, к которому крепился трапециевидный передник из бирюзовых бусинок, на голове золоченый, полосатый платок, на предплечье, запястьях и щиколотках массивные золотые браслеты, на обнаженной груди золотое же украшение в виде солнечного диска. Не нищего дядечку укокошили, что и говорить!

На соседней картинке вооруженные стражники (ражие, косматые, пузатые мужики с толстенными руками и ногами; за спинами и у лодыжек прикреплены хвосты пантер) влекли куда-то связанную женщину, молодую и красивую. Одежды на пленнице не было; двое провожатых тащили ее за руки, а третий подстегивал сзади толстой, короткой плетью — точно такую же я когда-то видел у Абраксаса.

Ниже, прямо под изображением убитого, помещалась картина суда: та же самая пленница, связанная по рукам и ногам, стояла на коленях перед звероликими богами. Председательствовал, по всей видимости, крокодил (туловище человека, голова крокодила), и ничего хорошего его угрожающая поза преступнице не сулила.

Но следующая фреска, расположенная под стражниками, изображала ее играющей на арфе — как ни в чем ни бывало.

Здесь она была одета в полупрозрачное гофрированное платье с разрезом до пояса, закрепленное на левом плече — правое оставалось свободным. Отороченные бахромой рукава платья не закрывали тонких рук, позволяя любоваться их изяществом и великолепными браслетами на запястьях. Браслеты представляли собой две пластинки чеканного золота, соединенные двумя застежками в виде массивных колец, в волосах блестела прекрасная диадема из лазурита, бирюзы и золота — тоже не из простых была девушка.

Она играла на девятиструнной угольной арфе, закруглённый резонатор которой был направлен под острым углом к стоявшему торчком струноносцу, и, казалось, ни сном, ни духом не ведала о разыгравшейся трагедии.

Простили ее? Нет, не похоже.

Подозвал Веника и Голливуда, объяснил суть дела.

— Все ништяк, — авторитетно сказал дядя Жора. — Замочила маня фраера, но в суде голимую мокруху перебили на самооборону — откинулась вчистую. Запросто.

— Не скажи, — возразил Веник. — Фраерок-то козырный был, на нем одного рыжья с полтонны. Вон, гляди, пальцы гнутые, на каждом по гайке, и цепура как у директора филармонии — за такого всю жизнь на киче вялиться.

— "На киче"! — передразнил Голливуд. — Ты хоть видал ту кичу, крендель булочный? Иди парашу смешить.

— Не видел, и че? — обиделся крендель. — Че теперь, удавиться и не жить? В натуре беспредельничаешь, начальник, щемишь правильных пацанов!

Я говорю:

— Ладно, урки, хорош бакланить! Гляньте лучше, какие здесь стражники раскормленные — прямо борцы сумо. А на других фресках египтяне стройные, широкоплечие, с плоскими животами. Что это значит?

— Спецназ! — догадался Голливуд. — ОМОН египетский.

— Эхнатон не верить египтян, всю жизнь бояться заговор, — неожиданно вмешалась Лиса. — Нанимать иноземец в личный гвардий: сириец, ливиец, нубиец. Под охраной в храм ходить.

— Ну, это мы понимаем, — согласно кивнул Голливуд. — На пересылках даже на дальняк под охраной ходили — в столыпине, вагоне арестантском.

Веник, тем временем, принялся методично простукивать стену — действительно, звук в районе фресок, и по соседству, отличался. Мы внимательно осмотрели штукатурку, но никаких признаков двери не обнаружили.

Вдруг Голливуд отошел, перекрестился, и, с криком "Паберегись!", ринулся на штурм подозрительного участка.

Влип в стену знатно, умело, всем корпусом; по навыку можно было догадаться, что не одну дверь на своем веку сокрушил. Но не рассчитал силу — переборщил малость, отчего едва не улетел во внезапно распахнувшиеся тартарары.

Сломать тысячелетнюю кладку оказалось легче легкого: гулко выстрелив и брызнув обломками лопнувшей штукатурки, ближняя половина каменной плиты подалась наружу, угодливо пропуская Голливуда в образовавшийся проход, а дальняя двинулась внутрь — дверь, как оказалось, могла свободно вращаться вокруг продольной оси. Не подозревавший об этом дядя Жора, продолжая двигаться по инерции, собирался нас покинуть. И покинул бы, если бы реактивный Веник, хватательный рефлекс у которого был гипертрофированно развит, не цапнул его в последний момент за ворот.

— Тпрууууу, Зорька, стоять! — с усилием втянул он чрезмерно разогнавшегося Голливуда обратно. — Технику безопасности нарушаем, товарищ? Кроме лома нет приема, да?

Вместо ответа дядя Жора еще раз перекрестился.

— Вот за что уважаю простого русского человека, так это за набожность! — с пафосом продолжал разглагольствовать Веник. — Набожность, истовость и природная смекалка — вот три кита, на которых испокон века держится земля русская. Потому, природный русак — это не какой-нибудь немытый язычник-малоросс, произошедший от турчанки Припяти и конюха Вакулы Кизяка…