Недремлющий глаз бога Ра

В математике данная особенность известна как закон больших чисел: если монетку подбрасывать десять раз, то результат может быть каким угодно, например, три орла и семь решек, но если подбрасывать десять тысяч раз, то выпадет пять тысяч решек и пять тысяч орлов. Богу богово, вору ворово.

Как свет одновременно является и волной и частицей, также и случай един в двух лицах: он и произвольный фактор, он же и частное проявление закономерности. Если применить сказанное к нашей ситуации, то у чорта на рогах мы оказались закономерно, а дорогу нашли случайно — не обратил бы я внимания на картины аятоллы, куковать нам в этих горах как священным ибисам.

Веник, например, никаких картин вообще не заметил. Были, говорит, какие-то аляповатые обои, а мадонна с гребнем или девочка на шаре — не разглядел.

Между тем не только ракурс, но даже освещение играло определенную роль: утром, при солнечном свете, мадонна превратилась в бесформенную каменную глыбу. Любовников, следовательно, надо было искать во время заката — пейзаж, как я помнил, был окрашен в багровые и розовые тона.

Поэтому днем, вооружившись взятыми в лагере альпенштоками, мы облазили близлежащие скалы и набросали на бумажке план местности; на роль тайного укрытия подходило сразу несколько пещер, но лучший вид на «Роженицу» и "Мадонну с гребнем" открывался с небольшого скального выступа, козырьком нависавшего над глубоким отвесным обрывом.

Никаких признаков тайника на площадке не было: ровный, отполированный тысячелетними ветрами участок глухой известняковой стены. Ни трещин, ни расщелин, ни даже маленького углубления, где можно было бы укрыться. Ничего.

Отсюда, однако, открывался замечательный, почти панорамный вид, и мы решили встречать закат именно здесь — никого не вдохновляла перспектива провести лишнюю ночь в гроте, под завывания бродячего бедуина-шатуна.

Взяли с собой альпенштоки, веревки, стальные колышки, и засели над обрывом, как подразделение горных егерей дивизии «Эдельвейс» — Веник даже песенку по случаю исполнил:

…вир зинд геборн дас мерхен сделать былью,

преодолеть ди шпере унд ди вайт

вернунфт нам дал стальные флюгельхенде,

а вместо херца — аузенбордмотор!

Голосом Кобзона.

Сидим, Веник поет, Голливуд чифирит, я наслаждаюсь красотами природы. Нефертити в гроте, на хозяйстве. Вдруг дядя Жора спрашивает:

— А че шукаем-то? Клад?

— Кабы знать, — говорю. — Может клад, а может ди шпере унд ди вайт на свой филей. Солнце сядет — выясним.

— Понятно, — соглашается. — Но если клад, так он здесь, в стене запрятан.

Мы с Веником переглянулись:

— С чего это ты взял?

— Дык, гляди, — сверкнул Голливуд своей знаменитой фиксой, — края-то ровные, как лобзиком спилены. Ручная работа, к бабке не ходи.

Мы подошли к краю площадки, присмотрелись: все точно, кромка будто ножом срезана! А кое-где даже желобки от клиньев остались — клиньями плиту обломили. Выдолбили отверстия, вставили клинья, полили водой, и плита лопнула строго по периметру. Техника на грани фантастики.

Конечно, не сразу все это в мозгах уложилось. У меня лично сначала было головокружение и смятение духа — от близкого соседства с пропастью, и от важности открытия. Ноги сделались ватными, в коленях родилась противная мелкая дрожь, а окружавшие горы поплыли, плавно стронувшись с оснований, как девушки в русском хороводе.

— Что это вы побледнели, будто Дездемона в первую брачную ночь? — Веник схватил меня за воротник и оттащил от обрыва. — Хунхуза специально обучала меня кун-фу, чтобы я отвечал за вашу безопасность, а вы валитесь в обморок, словно тургеневская барышня на свиноферме. И что я скажу своему сэнсэю? Что гордый русский удмурт сиганул с обрыва, рыдая от неразделенной любви?

Вырвавшись из цепкой клешни, я прислонился к стене, отдышался и постепенно пришел в норму; высота на меня с детства плохо действует, когда с крыши сарая сорвался — пострадать не пострадал, но запомнил на всю оставшуюся жизнь.

— Кубыть, на веревку тебя привязать? — смерил меня недоверчивым взглядом Голливуд. — У нас на зоне был один такой суицидник, Жора Палтус. Федьки Осетрины подельник.

Я отмахнулся, взял альпеншток и принялся долбить стену. По центру площадки, где, как мне казалось, должен располагаться замаскированный вход. Оба спасателя последовали моему примеру.

Острые стальные клювы глубоко входили в известняк, обрушивая под ноги целые пласты похожей на штукатурку породы — над площадкой взвилось и повисло плотное облако известковой пыли. Оказавшись в ней по уши, мы продолжали дружно молотить по скале; не особенно представляя, что должны обнаружить, но надеясь на усердие, которое, как известно, все превозмогает.

И вскоре догадка получила первое вещественное подтверждение: часть стены, прежде казавшаяся монолитом, на проверку оказалось сложенной из отдельных известняковых глыб, пересыпанных утрамбованной крошкой. Материал, которым пользовались строители, был относительно мягким и легко крошился; мы разбивали глыбы на части, вытаскивали и сбрасывали в пропасть. Чтобы не оставлять следов — мало ли, кто еще сюда пожалует.