Недвижимость

Вот они вышли из подъезда. Марина придержала Ксению за рукав и стала тыкать вверх, на что-то указывая. Ксения на секунду подняла голову. Я увидел бледное пятно лица. Потом она села в машину. Двор кончался узким выездом между двумя стальными столбиками. Было заметно, что водитель из нее никудышный.

— Да уж, — сказал я, поворачиваясь. — Вот именно что у-у-у-у-у.

Бездны. И ведь что важно: именно эти бездны нам ни к чему…

Все, я пошел.

— Подождите, подождите! — заволновался он. — А когда следующие?

— Когда кто-нибудь появится. До свидания.

— Да подождите же, Сережа! Вы позвоните? Или как?

— Нет, я не позвоню, — сказал я. — Я приеду без звонка. И если вас не будет дома, взломаю дверь. А как иначе? Квартиру-то нужно показывать. Или не нужно?

— Вы все шутите… — понимающе протянул Будяев. — Ну ладно, ладно. Не сердитесь. Вы позвоните все-таки. Хорошо?

— Хорошо.

— А если позвоните, то в каком примерно часу? — робко спросил он.

— В шестнадцать часов тридцать три минуты по Гринвичу.

— Шу-у-у-утите опять. Ну не сердитесь, не сердитесь… Я вам что хочу сказать: если позвоните, а у нас занято, вы тогда еще раз позвоните. Понимаете? Наберите еще раз. А если опять никто не отвечает…

— Ну тогда уж прямиком в милицию, — пообещал я. — И тут же во всероссийский розыск.

Кабина стояла на этаже. Я громыхнул железной дверью и нажал кнопку. Дом был старый, добротный, и лифт спускался тяжело и медленно, ерзая по дороге из стороны в сторону.

6

Время было, а жариться на шоссе Энтузиастов и в пробках центра совершенно не хотелось. Я загнул большого быстрого крюка: через главную аллею Измайловского парка в сторону «Семеновской»… там до Электрозаводского моста… по оказавшейся свободной эстакаде на Сущевку… и все шло так хорошо, что я уже стал беспокоиться, не прижмет ли меня где-нибудь на Беговой… но и там, будто по волшебству, оказалось просторно… и в итоге как ни длинно я ехал, а приехал все же быстрее, чем рассчитывал.

Я поставил машину и теперь прохаживался у подъезда, рассеянно следя за тем, как несильный ветер кружит листья над песочницей.

Утром я снова звонил в Ковалец — и опять ни Павла, ни Вики не оказалось дома. Я слушал длинные гудки, представляя, как за двести километров от Москвы в полупустой комнате заливается телефон: тили-тили-тили-ли… тили-тили-тили-ли… тили-тили-тили-ли… Эхо всякий раз оживает и отвечает ему чуть невпопад, летая между голых стен: ли-ли!.. ли-ли!.. А люди все равно почему-то не подходят. И за всем этим чудились мне какие-то новые неурядицы.

В последний раз мы виделись весной, через три недели после

Аниной смерти, а разговаривали сравнительно недавно — двух месяцев не прошло. «Как ты там?» — «Да нормально… У тебя-то что?» — «Да все в порядке…» Потом Павел завел зачем-то о деньгах — мол, не может пока отдать. Я и без него знал, что отдавать ему не из чего. И когда давал, знал.

Это обстоятельство мне и самому представлялось чрезвычайно огорчительным. Но что было делать? Не дать — так его упекли бы лет на восемь. А то и на полную катушку — на десять. За детишек-то. Еще как. За милую душу бы упекли. А сколько из этих десяти он бы там при его здоровье протянул? — говно вопрос: немного…

Ах, по-дурацки его угораздило! Ну совсем по-дурацки!.. черт его тогда дернул. Аня позвонила совершенно не в себе. Меня самого затрясло, когда я услышал ее дикий, переливчатый, будто у сирены, вой, сквозь который разобрал наконец: «Ой, Сереженька,

Павел двух детишек убил!..» Два с лишним года прошло, а я и сейчас отлично помню: по-овечьи хекал в телефонную трубку, пытаясь выговорить: «Ты что?! Как — убил?! Кого — убил?!»

Ну и конечно — полный бред. Это надо было так сформулировать — убил!.. Ни черта не убил. Сами они въехали на перекрестке под его «ЗИЛ». За водилу был паренек четырнадцати лет (естественно, пьяный, поскольку все стряслось Первого мая позапрошлого года: как говорится, на майские). А у него за спиной, на заднем сиденье мотоцикла, — его двенадцатилетняя сестренка. Они на высокой скорости проследовали под знак «STOP». А грузовик геодезической партии двигался по главной дороге. И будь Павел трезв, все, быть может, разрешилось бы иначе.

Конечно, я не сдержался и с досадой ему выговорил: «Ну зачем же ты такой поехал-то?!» Павел нахмурился, посмотрел, как только он умеет — любовно, но все-таки исподлобья, — и сказал примиряюще:

«Сереж, ты пойми, мои-то ребята вообще никакие были!.. Им приспичило: даешь еще пяток бутылок — и все тут! Праздник! Не удержать. Я думаю: да ну вас всех к монахам!.. Им же все до лампочки — и машину угробят, и сами покалечатся. Лучше уж, думаю, съезжу, привезу — жрите… я же все-таки начальник. Там и ехать всего три километра. До второго перекрестка. Кто ж знал, что эти-то как раз на первом повстречаются. — Он расстроенно цокнул языком и закончил, вытаскивая вторую сигарету из пачки „Примы»: — Вот тебе, выходит, и съездил».

— Да уж, — сказал следователь Краско и вздохнул.

Мы сидели втроем в его пыльном кабинете. Павел, даже куря, нервно позевывал. Он именно тогда так сильно поседел — прежде волосы только чуть серебрились.