Неестественные причины. Тайна Найтингейла

Крепко обнимая партнершу, он с воинственным видом провел ее через всю площадку, пародируя танцевальные па, потом со всего маху сделал крутой наклон, так что у нее захрустели кости, а лакированная прическа чуть не коснулась пола, и, держа ее в этой позе, одарил удивленно-радостной улыбкой компанию за ближайшим столиком. На этот раз хихикали громче и дольше. Когда он резким движением поднял ее, она, в ожидании следующего такта, прошипела:

— Что вам нужно?

— Он ведь узнал кого-то, не так ли? Ваш сын. Когда лежал в больнице Джона Карпендара. Он увидел кого-то, кого знал раньше?

— Вы будете вести себя прилично и танцевать как следует?

— Может быть.

Они снова перешли на нормальные движения танго. Он почувствовал, что она вздохнула немного свободнее, но не ослаблял своей хватки.

— Это была одна из старших сестер. Он видел ее раньше.

— Которая из них?

— Не знаю, он не сказал мне.

— А что он сказал вам?

— После танца.

— Говорите сейчас, если не хотите оказаться на полу. Где он ее видел раньше?

— В Германии. На скамье подсудимых. Это был суд над военными преступниками. Ее оправдали, хотя все знали, что она виновата.

— А где именно в Германии?

Он проговаривал слова, не переставая растягивать губы в бессмысленной улыбке профессионального танцора.

— Фельзенхайм. Это место называлось Фельзенхайм.

— Еще раз повторите название!

— Фельзенхайм.

Название ему ничего не говорило, но он знал, что запомнит его. Если повезет, подробности он узнает позже, но основные факты нужно вырвать из нее сейчас, пока она еще в его власти. Конечно, факты могут оказаться ложными. Все может оказаться ложным. А если и не ложным, то не имеющим отношения к делу. Но это была та информация, за которой его послали. Он почувствовал прилив уверенности и хорошего настроения. Даже начал входить во вкус. Он решил, что пора показать что-нибудь эффектное, и повел ее сложным классическим шагом, начав с «прогрессивного звена» и закончив «закрытым променадом», благодаря чему они пересекли по диагонали весь зал. Это они проделали безупречно, и зал аплодировал громко и долго.

— Как ее звали? — спросил он.

— Ирмгард Гробел. Конечно, тогда она была еще молоденькой девушкой. Мартин говорил, что только поэтому ее и оправдали. Он-то не сомневался, что она виновна.

— Вы уверены, что он не сказал вам, кого из сестер он узнал?

— Нет. Он был очень плох. Он рассказывал мне о суде, когда вернулся домой из Европы, так что я уже знала эту историю. В больнице он почти все время был без сознания. А когда приходил в себя, то в основном бредил.

Значит, подумал Мастерсон, он мог и ошибиться. В общем, не слишком достоверная история. Трудно узнать чье-то лицо через двадцать пять лет; если только на протяжении всего судебного процесса он не рассматривал именно это лицо не отрываясь, как зачарованный. Должно быть, процесс произвел сильное впечатление на молодого и, наверное, чувствительного человека. Настолько сильное, что он всплыл в его помутненном сознании и Деттинджер принял одно из тех лиц, что склонялись над ним в редкие моменты просветления, за лицо Ирмгард Гробел. Но предположим, только предположим, что он был прав. Если он рассказал об этом своей матери, то мог с тем же успехом рассказать и приставленной к нему медсестре или проговориться в бреду. А каким же образом использовала Хедер Пирс то, что узнала?

— Кому еще вы сказали? — прошептал он ей в ухо.

— Никому. Никому не сказала. Почему я должна говорить?

Еще один «рок-поворот». А затем «твист-поворот». Очень хорошо. Опять аплодисменты. Он ухватил ее крепче и сквозь застывшую на лице улыбку хриплым голосом грозно потребовал:

— Кому еще? Вы наверняка сказали еще кому-то.

— Почему это я должна говорить?

— Потому что вы женщина.

Удачный ответ. Выражение ослиного упрямства на ее лице смягчилось. Она кинула на него быстрый взгляд, потом затрепетала своими редкими, тяжелыми от туши ресницами. «Боже мой, она еще флиртует со мной, строит из себя скромницу», — подумал он.

— Ну… может быть, я и сказала одному человеку.

— Я это и так знаю, черт возьми! Я спрашиваю — кому?

Снова примирительный взгляд, гримаса покорности. Она явно изменила свое отношение к нему, как видно, решила, что вовсе не плохо провести время с этим властным мужчиной. Непонятно отчего — то ли от джина, то ли от эйфории танца, — но ее сопротивление сломалось. Теперь все должно было пойти как по маслу.

— Я сказала мистеру Кортни-Бриггзу, хирургу Мартина. По-моему, я правильно сделала.

— Когда?

— В среду. То есть в среду на прошлой неделе. В его кабинете на Уимпол-стрит. В пятницу, когда Мартин умер, он как раз только что уехал домой, и я не могла поговорить с ним в тот день. В больнице он бывает только по понедельникам, четвергам и пятницам.

— Он просил вас прийти?