– Наверное, уплатить компенсацию – это самое простое в данной ситуации, – выдохнул Стас и снова поплелся на лоджию. Его цвыгалка, как тень, шмыгнула за ним.
Наталья шепнула, что пора идти в ресторан и исчезла в своей комнате. А Андрей пробрался на кухню. Но не успел он зажечь сигарету, как в дверях появились улыбающийся Семен Львович, папа-профессор и докладчик Денис, за которым тащился его верный пес. Папа-профессор возмущался:
– …как тебе эта «хирургия не на той стороне»? Я не понимаю, как можно не видеть, какую ногу отрезаешь – больную или здоровую?
– Это все из-за того, что там все поставлено на поток, – согласился Семен Львович. – Помнишь, в свое время по стране передвигался широко разрекламированный хирургический конвейер – «ромашка» Федорова. Это же надо такое придумать – хирургический конвейер! С полным бригадным подрядом: один режет, другой зашивает. Я – хирург, но я не понимаю, как можно больного по конвейеру с разрезанным глазом пустить. Меня учили ставить диагноз, лечить и оперировать на основании полного анамнеза. А это невозможно без личного контакта с больным.
Отец стряхнул пепел в причудливую хрустальную пепельницу в виде желудка и выдал свои воспоминания:
– Помню я эти рейды… Приехали, порезали глаза и уехали… А кто-то вел статистику осложнений? Нет, конечно. На западе видел как? Все закрыто, лица не видно, открыто только место для операции. Кто, что – все безлично. И нас до этого доведет эта проклятая болонская система, черт бы ее подрал…
– Специализация называется, – вставил Андрей. – Один врач наблюдает больного, другой принимает решение об операции, третий оперирует, а четвертый осуществляет послеоперационное наблюдение.
– Так, – поддержал Денис. – На западе царит узкая специализация. Набьешь руку на аппендиците, за 10 минут его вырезаешь, но больше ни на что не способен.
– Я считаю, что в нашей стране общество получает ровно столько, сколько оно платит хирургам, терапевтам, медсестрам и фельдшерам скорой помощи, – обратился папа-профессор к Андрею. – На западе офтальмологи, кардиологи и нейрохирурги – самые высокооплачиваемые врачи. Операционные там напичканы современными аппаратами, которые ежегодно обновляются…
– Но по мышлению и уровню знаний я не ощутил их особого преимущества, – перебил Денис папину тираду.
Семен Львович затянулся и попробовал закруглить беседу.
– Та что тут спорить? Государство и больные предпочитают иметь врачей-энтузиастов и удивляются – куда исчез их фанатизм? Ведь как раньше было хорошо! Доктора ночами сидели возле тяжелобольного, обсуждали каждый случай в ординаторской и вели настоящие научные споры. А мне тошнит, когда я чувствую от пациентов потребительское отношение… Из-за этого я не могу относиться к ним с открытой душой. Больные считают, что врачей надо кидать в тюрьму за самые маленькие ошибки. Государство со своей стороны знает, что платит нам мало, и по этой причине смотрит на наши погрешности в полглаза. В смысле, что с вас взять за такую зарплату? А вот видите, к судам тоже можно приспособиться… В Украине больные считают, что правды не добьешься, винят нас за круговую поруку, за то, что истории болезни переписываем… А что это такое – создать прецедент и сажать врачей за решетку? Это очень опасно. Тогда мы вообще не будем браться за сложные случаи. Я, например, ни за что не прооперирую тяжелобольного, если буду знать, что в случае неудачи меня упекут в колонию строгого режима. Тогда только сумасброды будут оперировать.
– Знаете, как в Техасе было? – сказал Денис, поправляя очки. – Там усложнили процедуру подачи иска против врачей. Так взбунтовались не только адвокаты, но и жители Техаса. Адвокаты – за потерю доходов, а жители – за то, что в Техас все плохие доктора ринутся.
– А я считаю, все закономерно, – продолжил Семен Львович. - Бизнес давно хозяйничает в медицине и старается получить прибыль любой ценой. Бизнес – беспринципен, он аморален, чтобы там не говорили. А у наших пациентов все еще существует представление о каком-то мифическом добром докторе Айболите, который просто обязан их вылечить.
Папа-профессор извинился и вышел в гостиную.