Нефартовый

Кстати, о Познере. Все забываю сказать Владимиру Владимировичу одну вещь. На съемках и просто при встречах в коридорах Останкино возникают другие темы, а об этой вспоминаю лишь когда в очередной раз сажусь смотреть программу «Познер». Где последним из «вопросов Марселя Пруста» почти всегда бывает: «Что вы скажете Богу при встрече?»

Ответы звучат разные. И о раскаянии, и об отрицании по разным причинам самой возможности такой встречи, и, чаще всего, о благодарности…

А меня продолжает удивлять, почему же ни один из собеседников не дал столь очевидный ответ.

Вот он: «А где здесь у тебя все мои? Где папа, где сестренка? Где бабушки с дедушками — ведь я думаю о них каждый день! Проведи меня к ним, дай обнять».

Неужели этого хочу только я?

Ведь про раскаяние и благодарность, согласитесь, можно и после…

Глава вторая Волосы и портвейн

Пьющие школьники учатся хуже, чем непьющие.

С советского агитационного плаката 1930 года

Розги по-советски

В моей школе пороли детей. В год первого полета человека в космос.

Точнее, пороли не всех. А если совсем точно, то одного. Нет, не меня. Остроухова. При этом со значительной долей пафоса водружая его на учительский стол. Наказывали ремнем, но, уверен, не больно. Во-первых, серых, мышиного цвета (а иногда, казалось, и происхождения), штанов не снимали: как-никак время раздельного обучения было уже позади, и в классе имелись девочки. Во-вторых, на лице нашего однокашника никогда не было слез, а вот задорные гримасы присутствовали. Ну и, в-третьих, — банальное: если бы Остроухову было действительно больно, то он вряд ли продолжил бы совершать свои хулиганские поступки. Или, во всяком случае, не делал бы этого с таким приводящим в бешенство учителей упорством.

Поводом для одной порки невольно стал я. Дело в том, что я попал в эту «простую» школу исключительно из-за своего знака Зодиака. По тогдашним правилам спецшкол ребенку должно было исполниться 7 лет строго до 1 сентября. Поэтому мне, родившемуся 27 октября Скорпиону, путь в заветную «с преподаванием ряда предметов на английском языке» был заказан. Родители решили однозначно: год терять нельзя, а в «английскую» можно будет перескочить и следующей осенью.

Так доморощенный Витюша из «писательского дома» в Лаврушинском переулке, бегло читавший с пяти лет, оказался в одном классе с ребятами из подвалов и коммуналок Замоскворечья. Больше всех моему появлению обрадовалась замотанная жизнью учительница. Как минимум три раза в неделю мне выдавалась книга. Читай! Вслух! Сама же классная садилась за парту в уголке и проверяла тетради старших классов, при этом периодически засыпая. В комнате ее коммунальной квартиры с двумя маленькими детьми на руках возможности для нормального сна были ограничены.

Вот и в тот день, стерев с учительского стола воображаемую кровь Остроухова, я устроился на учительском же стуле и взялся за Марка нашего Твена. И, дойдя до хулиганистого беспризорника-бродяги Гекльберри Финна, невольно, без какой-либо задней мысли поднял глаза на него.

За словом мой опальный одноклассник в карман не лез никогда: «Пошел на х…… чтец!» Класс замер от ужаса. Но его руководительница лишь сладко всхрапнула над домашним заданием.

Впрочем, как это обычно бывает, нашлись те, кто доложил. Ведь октябрята всегда стояли за правду (тут, кстати, мне очень интересна лексика доноса). И весьма символическое, к счастью, наказание вновь настигло «несчастного».

В спецшколу меня перевели в середине второго класса. Там читали уже все, а многие даже по-английски. Для бывшего отличника наступили очень непростые времена. Довольно скоро из уст завуча в адрес моей мамы прозвучал почти приговор: «У нас особая школа. Мы готовим будущих переводчиков, журналистов, вообще публичных людей, умеющих общаться. Возможно, даже с большой аудиторией. У вашего сына этих качеств нет. Вам лучше выбрать что-то попроще».

Часто вспоминаю эту фразу и радуюсь, что в итоге все как-то более или менее обошлось.

Ну, за синекдоху!

Моя новая школа, навсегда оставшаяся родной и любимой, конечно же, не была лишена заморочек своего времени.

«Ты, что, волосы будешь до ж… растить?» — ласково обратился ко мне директор на торжественной линейке, посвященной возвращению учеников после летних каникул.

И как-то сразу стало ясно, что три прекрасных беззаботных месяца, посвященных футболу, «битлам», «битлам» и еще раз «битлам», уступили место… Чему? Ну, хотя бы необходимости каждый день созерцать монументальное панно, появившееся на школьной стене за время нашего отсутствия. Там был изображен сам директор в позе не Леннона, а Ленина, указывающего молодежи правильный путь во взрослую жизнь.

Глава нашего учебного заведения на плакате в гордой позе стоял, а вот в реальной жизни сел. Причем, по непроверенным данным, за нездоровый интерес к юным пионерам. Поэтому картина, до того как ее заштукатурили, успела приобрести особый смысл.