Нефертити

— Только то, что если наше царское величество умрет, какое звено тогда будет вести к трону? У Эхнатона нет законных братьев и сестер. — Нахтмин посмотрел на меня. — Остаешься только ты, мив-шер.

«Только я». Я осознала, что так оно и есть, и содрогнулась. Если с Нефертити что-то случится, если Эхнатон умрет, новому фараону потребуется связующее звено, чтобы сделать его притязания на трон законными. А кто из женщин царской семьи будет в брачном возрасте, если что-то случится прямо сейчас? Уж никак не малышки Нефертити. Только я.

— Ты никогда не думала об этом? — спросил Нахтмин.

— Конечно, думала. Но не… — Я заколебалась. — Не всерьез.

— Если Эхнатон умрет, не оставив сына, бразды правления, скорее всего, перейдут к одному из его военачальников, — объяснил Нахтмин. — Потому-то даже сейчас люди могут шептаться о том, что я женился на тебе ради притязаний на египетский трон.

Я внимательно посмотрела на него.

— А это правда?

Нахтмин заключил меня в объятия.

— А ты как думаешь?

Его поцелуи принялись спускаться ниже, и я закрыла глаза.

— Я думаю, что ты женился ради любви.

Я удержала его руки от дальнейшего продвижения, и мы вернулись в наши покои.

Ипу хватило благоразумия нас не беспокоить.

В наш первый месяц в Фивах мы ничем не занимались — просто наслаждались тихой жизнью у воды. Мы слушали крики чаек, разыскивающих пищу на прибрежной полосе песка, и медный звон колокольчиков, которые крестьяне привязывали на шею домашней скотине, пасшейся на берегах Нила. Мы ходили на рынок и покупали вещи для нашего нового дома, наслаждаясь тем, что здесь нас никто не знает. Хотя я носила платья из тонкого льна и золотые украшения, я ничем не отличалась от дочерей жрецов и писарей: у них тоже на запястьях звенели золотые и стеклянные браслеты.

Дважды из Амарны к Нахтмину приезжали люди в солдатской одежде и о чем-то шептались с ним. Каждый раз они низко кланялись ему, хотя Нахтмин больше не был военачальником.

— Это Небут, младший военачальник, — представил мне Нахтмин нашего второго гостя.

Небут прикрыл глаза от солнца и улыбнулся:

— А ты знаешь, госпожа, жители Амарны только и говорят, что о твоем муже.

— Тогда лучше бы они говорили потише, — сказала я ему, — или наши с ним жизни окажутся в опасности.

Военачальник кивнул:

— Конечно, госпожа. Никто из них не забыл, что произошло с Хоремхебом. — Он понизил голос. — Но ходят слухи, что фараон все-таки не казнил его.

Я быстро взглянула на Нахтмина.

— А что же тогда он будет делать?

— Держать их в тюрьме, — ответил муж.

— Да. До тех пор, пока их все не позабудут. Но люди уже месяц собираются у ворот тюрьмы и выкрикивают хвалы Хоремхебу и его солдатам. Стражники фараона бьют их и разгоняют, но толпа собирается снова. Против фараона поднялся его же собственный город. — Небут понизил голос до шепота. — В вечер моего отъезда фараон провозгласил, что всякий говорящий против него — предатель. Уже дюжину человек убили за это.

Нахтмин покачал головой:

— И теперь люди стоят у ворот молча.

Я представила себе, как бесится Эхнатон, глядя из Окна Появлений на разгневанные толпы, и как Панахеси вьется рядом и нашептывает ему на ухо всякие банальности.

— Ему придется вскорости как-то разбираться с этим, — сказал Нахтмин.

— О, он разберется, — заверила его я. — Фараон объявит празднество в честь Атона. Он разбросает с колесницы кучу золота, и люди обо всем позабудут.

О празднестве в честь Атона было объявлено на следующий день.

У меня упало сердце. Я понимала, что люди вроде Небута наверняка думают, что я такая же, как мои родственники, хитроумная и честолюбивая. Я понимала также, что в залах вечности мое имя будет звучать вместе с именем Нефертити и что, если боги решат стереть ее имя из свитков жизни, они сотрут и мое.

Все жители Фив высыпали на улицы. Мы пошли в город, посмотреть на празднество. У пристани во множестве выступали танцоры и акробаты, а торговцы продавали печеного сома и фазанов. Я смотрела, как люди кланяются высеченному на каменном столбе изображению солнца.

— Интересно, что сейчас думают боги? — озвучил мои мысли Нахтмин, глядя на кланяющихся солнцу женщин.

Празднество продолжалось до глубокой ночи, и до нашего дома, стоящего над Нилом, долетали песни и звон колокольчиков. Мы отправились спать под крики пьяных, и я подумала: «Вот так и заставляют людей позабыть обо всем. Бесплатное вино, бесплатный хлеб, день, свободный от работы, и внезапно оказывается, что имя Хоремхеба погребено в песках».

На следующий день прибыл посланец из Амарны.

— От визиря Эйе, — выжидательно произнес юноша.

Я прочла свиток, а потом отправилась в сад, чтобы прочитать его вслух Нахтмину.

— Новости из Амарны, — сообщила я, развернула свиток и зачитала:

«Надеюсь, Мутноджмет, что это письмо застанет тебя в добром здравии и что ты достаточно мудра, чтобы защитить своего новообретенного мужа от деревенских сплетен и женщин у колодца. Думаю, можно не говорить, как сильно твоя мать скучает о тебе. Но в городе бунт, безмолвный бунт, что выводит фараона из себя, и только царица Нефернеферуатон-Нефертити способна успокоить его».