Нефертити

Мы дружно посмотрели на Аменхотепа, который в своей ослепительно сверкающей колеснице мчался наперегонки с Нефертити и его нубийскими стражниками. Их радостные крики были слышны даже сквозь храп лошадей и топот копыт, и стены Арены отражали и усиливали этот шум. От нашего дыхания в холодном утреннем воздухе поднимались струйки пара. Внезапно одна из колесниц остановилась у низкой стены, рядом с тем местом, где сидел Тутмос, и Аменхотеп радостно крикнул:

— Сегодня я хочу видеть рисунок, изображающий меня на Арене!

Он стащил шлем; влажные темные кудри прилипли к голове.

— Мы сделаем из этого рисунка барельеф!

Тутмос взял лист папируса и быстро встал.

— Конечно, ваше величество.

Он указал на высокие колонны Арены.

— Я нарисую, как ваши колесницы сверкают в лучах зимнего солнца. Видите? Свет, проходящий между колоннами, образует анк.

Все обернулись, и я впервые заметила неровные очертания анка на пыльной земле.

Аменхотеп ухватился за край своей колесницы.

— Вечная жизнь… — прошептал он.

— Отпечатавшаяся на песке. Золото колесниц, а за ними — пылающий анк жизни.

Я уставилась на Тутмоса, осознав вдруг, что в нем есть кое-что сверх лести и болтовни. Я снова посмотрела на символ вечной жизни, сотворенный игрой солнца и теней, и удивилась, почему я прежде его не замечала.

Тем вечером в Большом зале Тутмоса усадили за царский стол, и рядом с ним села Кийя со своим выводком придворных дам, выросших в комфорте гарема Старшего. Нефертити с Аменхотепом, довольные, наблюдали, как придворные носятся с их скульптором, который, чтобы служить им, просто перебрался во дворец.

Женщины хором упрашивали Тутмоса показать, что он нарисовал сегодня. Но Кийя была мрачна.

— Почему никто мне не сказал, что они отправляются на Арену?

— Было очень рано, госпожа, — успокоил ее Тутмос. — Вы бы замерзли.

— Я не боюсь небольшой прохлады! — огрызнулась она.

— Но тогда ваши щеки побледнели бы, а их цвет слишком чудесен. — Он внимательно оглядел Кийю. — Цвет самых насыщенных оттенков плодородной земли.

Кийя немного успокоилась.

— Ну так где же эти рисунки?

Пока мы ожидали слуг с едой, Тутмос достал листы папируса, которые я видела у Арены. Новым там был рисунок с изображением фараона, правящего могучими лошадьми, и проступающий за ним анк, знак жизни. Тутмос пустил рисунок по рукам, и даже визири — в том числе и мой отец — примолкли.

Кийя подняла взгляд.

— Очень хорошо нарисовано.

— Превосходно, — похвалил отец.

Тутмос склонил голову, и бусины в его парике мелодично зазвенели.

— Их величеств легко изображать.

— Я думаю, тут дело в вашем искусстве, — ответил отец, и на щеках Тутмоса проступил румянец.

— Эта работа мне в радость. А вчера его величество позволил мне брать и другие заказы.

На скульптора обрушился шквал заинтересованных вопросов, а Кийя величественно изрекла:

— Тогда я хочу заказать тебе изваяние — свое и первого сына Египта.

Последовала неловкая пауза. Отец взглянул на мать. Затем Тутмос тактично произнес:

— Всякий ребенок его величества будет изваян в камне.

— А ты? — спросила у меня мать. — Может, закажем твой портрет? Бюст или даже барельеф для твоей гробницы. Тебе следует начинать думать о том, какой тебя запомнят боги.

Тутмоса осыпали просьбами, и все говорили одновременно, даже визири. Посреди всей этой какофонии Тутмос заметил, что я молчу, и улыбнулся мне.

— Может, попозже, — ответила я матери. — Возможно, попозже мне захочется, чтобы меня нарисовали в прекрасном саду.

Придворные дамы порхали вокруг Тутмоса, как свежевылупившиеся бабочки вокруг цветка. Хотя Тутмос провел во дворце уже два месяца, к нему все еще относились словно к новому гостю: приглашали на все празднества и на прогулки по саду.

— Не знаю, чего они хлопочут, — сказала как-то утром Ипу, заплетая мне косу. — Непохоже, чтобы он интересовался женщинами.

Я непонимающе посмотрела на нее.

— Это в каком смысле?

Ипу взяла кувшинчик с благовониями и искоса взглянула на меня.

— Ему нравятся мужчины, госпожа.

Я застыла на краю кровати и попыталась осознать это.

— Тогда почему он так нравится всем этим женщинам?

Ипу принялась размашисто намазывать мне лицо ароматическим маслом.

— Возможно, потому, что он молод и красив и никто не сравнится с ним в мастерстве скульптора. Он похвалил мое мастерство, — самодовольно добавила она. — Он сказал, что слышал обо мне даже в Мемфисе.

— О тебе все слышали, — ответила я.

Ипу хихикнула.

— Все дамы хотят, чтобы он нарисовал их портрет. Даже Панахеси и тот заказал портрет.

В жаровне горел огонь. Погода испортилась, и все надели длинные одежды. Я прикорнула под теплым меховым плащом, размышляя над этим новым дополнением двора Аменхотепа.

— Ну, он ходит за Нефертити повсюду, куда бы та ни пошла, — отозвалась я. — Предлагает, где можно было бы высечь ее изображения. Наверняка сегодня утром он будет на Арене.

— Он что, ходит туда каждое утро?

Я вздохнула:

— Как и все мы.