Нефертити. «Книга мертвых»

Мы с Хети въехали через ворота. Дома казались более или менее одинаковыми: небольшой передний дворик перед каждым жилищем, забитый домашними животными и емкостями для хранения продуктов, за двором находилась просторная центральная комната с высокими стенами, сзади к ней примыкали комнаты поменьше. Архитекторы этих скучных халуп забыли о лестницах на крышу, поэтому обитателям самим пришлось строить шаткие зигзагообразные наружные лестницы из старых деревянных обломков, собирая их где только можно. Как и в Фивах, крыши были жизненно важной частью дома. На них вызревал на подпорках виноград и сушились на солнце фрукты и овощи.

Дома шли параллельными линиями, создавая узкие улочки, еще больше сужавшиеся из-за наваленных грудами товаров, строительных материалов и мусора. Бегали, путаясь под колесами нашей повозки, свиньи, собаки, кошки и дети, переругивались через улицы женщины, немногочисленные торговцы расхваливали свой товар. Бродяги в вонючих лохмотьях, калеки с гниющими конечностями и отчаявшиеся найти работу мужчины сидели на корточках в тени. Мы с трудом прокладывали дорогу среди вьючных мулов и людских толп. Контраст с шикарными зелеными предместьями был ошеломляющим, и, признаюсь, впервые за несколько дней я почувствовал себя как дома. Приятно было снова оказаться в гуще дел, хаоса и сутолоки нормальной жизни и вдали от этих прекрасно распланированных, но неестественных кварталов власти.

Несколько вопросов, умело поставленных Хети, привели нас к дверям смотрителя. Я постучал в притолоку и заглянул в темное нутро помещения. Грубоватого вида верзила с суровым лицом и жесткими, коротко остриженными волосами поднял от стола глаза.

— Я что, даже поесть не могу спокойно? Чего надо?

Я вошел в душную комнату с низким потолком и представился. Он заворчал и нехотя предложил мне сесть на невысокую скамью.

— Не стойте и не смотрите на меня, пока я ем. Это невежливо.

Хети остался за порогом.

Усевшись, я окинул смотрителя взглядом. Это был типичный строитель, добившийся успеха: мощного телосложения, с брюшком, на толстой шее золотое ожерелье, большие руки человека, всю жизнь много трудившегося, обломанные широкие ногти на сильных, тоже украшенных дешевым золотом толстых пальцах, которые ломали хлеб по необходимости, а не с удовольствием. Он ел непрерывно, механически, набирая еду всей пятерней, насыщаясь как животное. За спиной у него, из-за занавески, отделявшей комнату от кухонного дворика, выглядывали женское и девичье лица. Когда я посмотрел в их сторону, они ответили мне внимательными, как у бездомных кошек, взглядами, а затем скрылись.

Я показал смотрителю свои документы. Прочесть их он смог, как большинство таких мастеровых, поскольку им приходится понимать планы и инструкции по строительству и вырезать иероглифы. Он коснулся печати фараона и пробурчал что-то — с подозрением и, хотя он это и скрыл, тревогой.

— Что нужно человеку с письменными полномочиями от фараона на такой свалке, как эта?

— Жаль прерывать ваш отдых, но мне необходима помощь.

— Я всего лишь строитель. Какого рода помощь я могу оказать такому, как вы? Или любой из этих дрессированных обезьян, которые сходят за наших господ и хозяев?

Мне понравились его мужество и презрение. Напряженность между нами чуть ослабла.

— Я ищу одного человека. Девушку. Пропавшую девушку.

Отвечая, он продолжал жадно есть.

— А почему здесь? О пропавших девушках тут никто не беспокоится, от них рады избавиться. Не лучше ли вам поехать в город?

— У меня подозрение, что ее семья живет здесь.

Он подтолкнул ко мне хлеб.

— Голодны?

Я отломил кусок и медленно его съел. Я и забыл, что мы сегодня не ели.

— Расскажите мне о пропавшей девушке.

— Это молодая женщина. Красивая. Ее воспитывали для хорошей работы в городе.

Он вытер руки и лицо.

— Не слишком много исходного материала, а?

— Кто-то да скучает по такой девушке.

— Какого цвета у нее глаза? Что за лицо?

— У нее нет лица. Кто-то разбил его.

Он посмотрел на меня, присвистнул и медленно покачал головой, словно это сообщение лишь подтвердило его представление об устройстве мира. Затем резко встал и указал на дверь:

— Идемте.

Толпа на узких улочках быстро расступалась, давая нам дорогу; этого человека уважали и боялись. Он был смотрителем, имевшим власть давать и отнимать привилегии, работу и вершить правосудие. В этом своем царстве он был могуществен, как сам Эхнатон. Мы пришли на единственное в поселке открытое пространство, затененное пестрыми полотняными навесами, которые отбрасывали узор на утоптанный земляной пол и скамьи, расставленные рядами по всей длине площади. Сотни рабочих со всей империи — от Нубии до Арзавы, от Хатти до Миттани — сидели разговаривая, крича и даже распевая песни на своих языках. Все быстро ели, накладывая себе из больших котлов, стоявших вдоль скамей. Эх, сюда бы тех парней, что несли стражу у пограничного камня. Ходили туда-сюда женщины, разнося в чашах густое ячменное пиво. Шум и жара были невероятные.