Нефертум. Запретная кровь

Людвиг открыл было рот, чтобы пошутить о неписаной красоте невесты, как вдруг на него накатило: будто слизнуло волнами огненной реки и куда-то понесло. Губы пересохли и потрескались, по лицу градинами потек горячий соленый пот. Людвиг больше не мог дышать, лишь бесполезно открывал рот, как рыба, выброшенная на раскаленный песок. Воздуха не хватало, он вот-вот задохнется!..

– Вашмилость! – раздалось над ухом, и тут его тело само собой выгнулось, будто дуга. По глазам словно ударили ножом, все залило красной пеленой, и на мгновение Людвиг впал в беспамятство.

Когда он пришел в себя, то уже был укутан в три одеяла, а над ним возвышался лекарь: сухой человек с желтыми из-за печеночной болезни белками глаз. Его костлявая рука трогала Людвигу то лоб, то шею, сам он бормотал что-то невнятное. Рядом стояла хожалка и лишь качала в ответ головой.

– Ну-с, молодой человек, виной всему излишний вес, – сделал вывод лекарь и потер подбородок. – Надо худеть, надо худеть, – повторил он зачем-то, и Людвиг пожалел, что не выгнал его из замка еще пятнадцать лет назад. – Ваше тело иногда думает, что ваша голова отдает ему приказы, поэтому и трясется, – пояснил он наконец. – А худеть надо, иначе вредно для сердца.

– Так и знала, – вздохнула Йоханна. – Спасибо вам. С завтрашнего дня будет питаться только кашей на воде.

Людвиг лишь простонал: отвечать сил не было. Он просто хотел умереть.

* * *

Снег валил всю ночь, а наутро воцарилась такая тишина и благодать, будто сам Альхор вновь спустился на землю. Даже муки к утру отступили, оставив после себя лишь цепенящую усталость. Именно в ту ночь виконт понял, что жить ему осталось недолго.

Сперва он разозлился. На себя, на мать, на отца, даже на Йоханну, а затем вдруг почувствовал удивительное равнодушие к своей судьбе. Никто не прольет ни слезинки после его ухода, никто не вспомнит его добрым словом, всем наплевать. Даже старшая сестра бросила его, лишь бы не видеть, как с каждым днем брат хиреет. Никто не хочет видеть страдания других.

– Ну что, вашмилость? Как себя чувствуете?

– Приготовь кресло, Йоханна, – попросил Людвиг слабо. – Я хочу на улицу.

Медведица лишь покачала головой:

– Какая вам улица? Подхватите простуду, помрете. Как я перед вашей сестрой буду объясняться?

– Пожалуйста. Я чувствую, что… – Он хотел сказать о своем скором уходе, но решил не пугать лишний раз хожалку, у нее и так слабое сердце. – Мне уже лучше, правда. На воздухе станет еще легче.

Как ни странно, Йоханна не стала спорить и принялась обматывать его одеялами, чтобы он не замерз. Затем велела принести носильное кресло.

Только вот лишний вес снова дал о себе знать: носильное кресло, служившее ему верой и правдой столько лет, теперь оказалось мало.

– Ну и задницу вы себе отрастили, – прокряхтела Йоханна, пытаясь протолкнуть его между подлокотниками на сиденье, ставшее вдруг таким узким. – Вот же приспичило тащиться к черту на рога!

– Твое ворчание сведет меня в могилу! – парировал Вигги. – Давай, толкай!

Наконец, кресло поддалось, и он проскользнул в него, как винная пробка в горлышко. Теперь главное не шевелиться, иначе будет нечем дышать!

– Понесли! – велел он слугам, и те с кислыми рожами взялись за ручки.

Слуги подняли его и, кряхтя, отнесли на улицу. Когда морозный воздух ударил Людвигу в лицо, кожу приятно защипало. Кажется, виконт не был снаружи целую вечность! Так недолго и пылью зарасти, будто старый половик! Надо бы себя как следует встряхнуть, правда?

Аэнорский замок даже в лучах солнца казался иссиня-черным на фоне туманно-серых гор. Горгульи в шапках из снега смотрели с его башен, словно ждущие своего часа стражи. По замковому двору сновали слуги, и Вигги с сожалением заметил, что среди них нет ни одной молодой девушки. Хожалка нарочно избавилась от всех незамужних девиц, словно боялась, что незадачливый виконт влюбится и будет страдать от неразделенных чувств. Возможно, ее опасения даже не были напрасными, только вот Людвиг был уверен, что, влюбись он, справляться с болезнью было бы куда легче.

Взглянув на покрытые наледью шпили башен, зубцы крепостных стен, а за ними на темнеющий силуэт леса, Людвиг почувствовал, как от горя и злости защемило сердце. Аэнорский замок – навечно его золотая клетка, в которой он умрет, даже не вдохнув воздуха свободы.

Поняв, о чем он думает, медведица похлопала виконта по плечу своей здоровенной лапищей.

– Идемте, ваша милость. Не хватало, чтобы вы отморозили уши!

– Слепи снеговика! – велел Вигги неожиданно для себя. Он вспомнил, как в далеком детстве обережница часто лепила снеговиков на плацу. Там были и маги, и чудовища, и что-то совсем невообразимое. Они с Люциком каждый раз смеялись до изнеможения. – Помню, у тебя здорово получалось.

* * *

– Ох, ваша милость, я уже стара для такого!

– Да ладно тебе прибедняться, Йоханна! Кто на том свете еще слепит мне такого снежного уродца?