Нефоры

– Ну, сука, попадись мне, – шипела она, с ненавистью глядя на пьяного мужа. – У дочери обувка прохудилась, а он хуярит, блядь. Синебол ебаный!

– Я тортик же купил, – жалобно и плаксиво отвечал ей дядя Артём.

– В жопу себе свой тортик засунь, падла! Не мужик, а игрушка какая-то, – всхлипывала тетя Лена и, устав бегать, садилась на лавку. Иркин папка крутился рядом, дожидаясь момента, когда жена успокоится. – От Щелкунчика Иркиного пользы больше, чем от тебя, сволочь.

– Я же немножко, заинька. Пару капелек.

– Пару капелек?! – побагровев, отвечала ему тетя Лена. – Ну, сука, попадись мне. Выжму как губку. Все, блядь, капельки, шо ты из меня попил, выжму.

Спустя полчаса они мирились, и Иркин папка подсаживался к жене и ласково гладил её по голове дрожащей ладошкой. Еще через полчаса они уходили домой, а Ирку оставляли на улице. Тогда мы еще не понимали, зачем, но быстро определяли её в команду и снова принимались гонять мяч, напрочь забыв о случившемся концерте.

Когда Ирке было тринадцать, тетя Лена пошла на завод в бухгалтерию и заставила склочных баб придерживать зарплату мужа и отдавать только ей в руки. Правда, она сжалилась над дядей Артёмом, и какую-то часть ему все же выдавали. На те самые «пару капель». Крики, конечно, никуда не делись, а вот благосостояние семьи немного выправилось. Ирке даже компьютер купили в девятом классе, что заставило нас нехило удивиться.

Но несмотря на то, что Ирка была девчонкой, мы относились к ней, как к пацану. Да она и сама выглядела как пацанка. Короткая прическа с небольшой челкой, крепкая, как у матери, фигура, лицо, на котором навеки застыло суровая мина, и черные, как два уголька, глаза. Она могла запросто отпиздить любого гопаря и не косела после полбутылки водки.

Ирка вписалась в нашу компашку через полгода, как я познакомился с Жабой. Я постоянно таскал ей его диски, чтобы она сделала мне копии, и Ирка, любопытная, как и мать, естественно, их слушала. Всякий блэк и дэт ей не вкатил, а вот хэви и пауэр наоборот понравились. Поэтому я изредка брал у Жабы то, что сам не слушал, но знал, что Ирка оценит.

Забавно, но с Иркой у меня часто случались разговоры по душам. Конечно, она могла подъебнуть или рассмеяться, но всегда очень тонко чувствовала, когда не стоит переступать грань и лучше просто выслушать.

Именно она вытащила меня из депрессии, когда на небо ушел папка. Случилось это почти сразу после выпускного. Я помню, как пришел домой после вступительных в политех, чтобы обрадовать мамку, и застал её на кухне, плачущей и в черном платке. Остальные воспоминания мутные и еле видимые, как в тумане.

Я помню, как мамка, давясь слезами, рассказала, что папку порезал обдолбанный наркоман. Папка шел домой из пивнушки, где с мужиками частенько обсуждал политику да районные новости. Уебок, доебавшийся до него, хотел денег. Папка не уступил, и завязалась драка, во время которой его трижды ударили ножом и бросили истекать кровью. Ни один прохожий не удосужился вызвать скорую, и папка ушел. На Окурке такое часто бывает.

На похоронах я сидел тише мышки в уголке и накидывался водкой. Рядом со мной, слева, сидел Кир, обзаведшийся на тот момент погонялом «Солёный», сбоку от него примостился Жаба, а справа подсела Ирка, которая обняла меня и так и не выпустила из своих объятий в тот день. А я пил. Месяц. Без перерывов. Пока Ирка, пришедшая в гости, не вправила мозги.

Она вошла молча на кухню, засучила рукава своего балахона с Кипелычем и влепила мне хорошего леща, заставив отлететь к холодильнику. Затем, пока я пытался прийти в себя после удара, схватила за шкирку и потащила в ванную, швырнула меня внутрь и врубила ледяной душ, заставив меня взвыть от боли.

Потом Ирка обтерла меня махровым полотенцем и, усадив на диван, грустно посмотрела в глаза.

– Ну? – спросила она.

– Чего «ну»? – пожал я плечами и, подтянув к себе ноги, посмотрел на неё.

– Долго ты «синего» хуярить будешь?

– Сколько надо, столько и буду, – буркнул я и получил еще одну затрещину. Рука у Ирки тяжелая, я почувствовал, как мозги внутри черепа соприкоснулись с костью. – Блядь, Ир! Больно же.

– Еще не больно, – загадочно улыбнулась она. – Будешь дальше хуярить – будет больно. Серьезно, Мих. Заканчивай.

– Не могу. Спать лягу и… – я не договорил и отвернулся в сторону, чтобы Ирка не увидела моих мокрых глаз. Но она увидела.

– Знаю. Только ты не один. Это хоть понимаешь?

– В смысле?

– В коромысле, – передразнила она и указала рукой на кухню, где тихо лязгала кастрюлями мамка. – О ней ты уже забыл?

– Нет, – жгучий стыд залил красным щеки, когда я понял, куда клонит Ирка.

– Не пизди. Забыл, – мотнула она головой. – Теперь ты тут мужик, усёк?

– Усёк, – нехотя улыбнулся я, уловив отцовский тон в Иркином голосе.

– Нет, Мих. Не усёк. Но усечь должен, – вздохнула Ирка. – Вы на батину зарплату с завода жили. А теперь чо? Хуй без соли доедать будете? Одна она не вытянет тебя, лоботряса ебаного. Ты сидишь тут, сопли на кулак мотаешь, а ей каково, подумал? Нихуя ты не подумал. Синькой мозги залил и рад, что в коматозе.