Нефритовые четки

Он натянул правую вожжу – конь лишь недовольно мотнул головой. Натянул левую – послушался.

– Ага, он у вас приверженец левостороннего д-движения, – весело сказал Эраст Петрович. – В Британии ему пришлось бы худо.

– Черт, как это я сам не скумекал! Проверить надо! Деды эти мне тож не понравились!

Ульян отобрал у городского человека поводья, как следует стегнул – обратно помчали вдвое быстрей.

Не прошло и получаса, как из темноты выплыл пологий холм, над ним – острый силуэт церквушки, приземистых домов.

Уезжали из Богомилова шумно, вернулись тихо.

Коня привязали к кусту близ берега, сами пошли пешком, крадучись.

– Где сховаемся? – шёпотом спросил урядник и сам себе ответил. – В книжнице, где ещё. Поди, не успела простыть.

Сказано – сделано.

Не скрипнув ступеньками, не стукнув дверью, засели в горнице. Огня не зажигали. Маса расположился у окна с одной стороны, полицейский с другой, Фандорин с третьей (четвёртая выходила на реку и высматривать там было нечего).

– Дай Бог, чтоб я ошибся, – вздохнул Эраст Петрович. – Пойдут закапываться – остановим. Ну, а если будет тихо, как-нибудь нагоним своих, ничего.

Тихо-то было тихо, даже слишком. Стариковский сон известно каков, но миновал седьмой час утра, восьмой, а ни в одном из четырёх жилых домов не замечалось ни света, ни какого-либо движения. Правда, было всё ещё темно. Когда писчикам и побаловать себя поздним вставанием, если не зимой?

Фандорин на время отвлёкся от тревожных мыслей, ибо оказалось, что ему очень повезло с окном – оно выходило на восток.

Небо в той стороне обнаружило невероятный талант к колоризму в манере старых венецианских мастеров: из чёрного сделалось синим, из синего голубым, из голубого бордовым. Потом малиновым, алым, оранжевым, и наконец над острыми верхушками елей вылезло солнце, похожее на яблоко, которое тащит на иголках ёж.

– Заспались что-то деды, – сбил Фандорина с лирического настроения урядник. – Хвастали, что с первым светом за стол садятся, листы писать. А сами всё дрыхнут.

Вздрогнув, Эраст Петрович отшатнулся от окна, схватил с лавки шубу и выбежал на улицу.

Маса и Одинцов кинулись следом, причём каждый кричал:

– Что?! Что?!

– Нан да? Нан дэс ка?!

Но Фандорин был уже возле ближней избы. Громко постучал. Не дождавшись отклика, толкнул дверь.

Она открылась – в здешних краях запоры не в обычае, не от кого закрываться.

Весь дом состоял из одного-единственного помещения, почти голого, похожего на келью. Посередине непокрытый стол. На нём огарок свечи и листок бумаги.

Ещё не взяв его в руки, Фандорин уже знал, что там.

Так и есть.

«Ваш новый устав и метрика отчуждают нас от истинной христианской веры и приводят в самоотвержение отечества, а наше отечество – Христос…».

Текст тот же, только почерк другой: затейливый, с «разговорами» и «крендельками». Чернила свежие. Рядом чернильница с воткнутым пером.

Скрипнув зубами, Эраст Петрович передал бумагу уряднику, бросился в следующую избу.

Там такая же картина: свеча, чернильница, предсмертная записка.

И в третьей избе.

И в четвёртой.

Лишь формула отвержения написана всякий раз на свой лад – видно, что каллиграфы напоследок желали показать мастерство.

Самих книжников нигде не было.

– В деревню ушли, с родными прощаться, – задыхаясь от бега, предположил Одинцов. – Деды старые, ходят медленно. Догоним! А не догоним – все одно с-под земли вытащим!

И уж схватил в сенях лыжи, готовый сию минуту кинуться в погоню.

– Что ж вы, Ераст Петрович? Берите в любой избе лыжи! Спешить надо!

– Не пошли они в д-деревню, – быстро оглядываясь по сторонам, сказал Эраст Петрович. – Маса, ищи подпол или погреб! Тика-о сагасэ!

– Какой погреб? – всплеснул руками Ульян, весь дрожа от нетерпения. – На что писцам погреб? Им всё с деревни носят! А, ну вас! Я один!

И скатился с крыльца.

Подпола, действительно, не было – ни в этой избе, ни в остальных. Во дворах никаких признаков мины – ни разрытой земли, ни нор.

Фандорин и японец заканчивали осмотр церкви, когда вернулся Одинцов – запыхавшийся, по колено в снегу.

– Скоро ты обернулся. Что так? – оглянулся на него Эраст Петрович, простукивая пол у аналоя. Звук был глухой, безнадёжный.

Полицейский мрачно смотрел на него.

– Я, может, и полудурок, но не дурак. Бежу через поле, вдруг примечаю: следов-то нет. Не пошли они в деревню. Ваша правда, Ераст Петрович. Здесь они где-то зарылись, пеньки упрямые.

– А я надеялся, что прав ты… – Фандорин потёр пылающий лоб. – Тоже про следы на снегу подумал. На улице-то густо наезжено и натоптано. Но больше нигде, только цепочка от реки, как мы трое поднимались…

Маса полез на колоколенку, хотя там алчущим погребения уж точно делать было нечего.

– На небо что ль вознеслись? – развёл руками урядник. – Иль под землю провалились?

– Под землю, под землю. Только к-куда? Мы всё тут осмотрели. Разве что… А, п-проклятье!