Нефритовый город

Лан прошел мимо своего серебристого автомобиля и открыл заднюю дверь «Княгини». Усевшись в одиночестве на заднем сиденье, он бросил завоеванный нефрит рядом с собой. Потом снял саблю и положил на пол у ног. Нефритовые браслеты и ремень казались страшно тяжелыми, и Лан чувствовал боль глубоко внутри. Интересно, заметил ли кто-нибудь, насколько исход схватки висел на волоске?

Хило устроился на переднем пассажирском сиденье. Как только Маик Кен завел машину, они покатили по шоссе обратно, Хило повернулся и предложил брату сигарету, а потом прикурил ее. Он снова повернулся лицом вперед и наполовину опустил окно.

– Болит, наверное, страшно, – тихо произнес он. – Приляг, Лан. Здесь нет никого, кроме нас.

Глава 21. Семейный разговор

Шаэ сидела рядом с дедом, ее ладонь покоилась на его узловатой руке. После суматохи с отъездом братьев дом стал необычно тихим. Она гадала, куда делся Дору, в доме ли он или ушел, чтобы сделать несколько телефонных звонков или чем там он еще занимается. Она подумывала пойти проверить, но не хотела покидать деда. Он усох и исхудал, таким она никогда его не видела. Под кожей со старческими пятнами еще гудела его сила, тяжелая нефритовая аура, скованная железной волей, но в его вялой позе чувствовалось горькое понимание, что он больше не сердце клана. Не Факел Кекона.

Кьянла принесла Коулу Сену тарелку с нарезанными фруктами и засуетилась с одеялом и подушками, устраивая его поудобней в кресле у окна. Он отмахнулся от нее и обратил ясный, но усталый взгляд на Шаэ.

– Почему ты не переедешь домой? Чем ты занималась все это время?

Шаэ напряглась, но вопросы деда звучали скорее озадаченно, чем сердито. С грустью.

– Ты хочешь жить в Жанлуне, но не с семьей? У тебя появился мужчина? Очередной иностранец, которого ты не хочешь приводить домой?

– Нет, дедушка, – раздраженно ответила Шаэ.

– Ты нужна братьям, – напирал он. – Ты должна им помочь.

– Они не нуждаются в моей помощи.

– Да что с тобой? Ты совсем не такая, как прежде, – заявил Коул Сен. – Раньше я считал тебя лучшей из внуков. Помнишь?

Шаэ не ответила.

Она старалась не смотреть на подъездную дорожку, как на кофейник на плите. С тупым отчаянием она поняла, что стала такой, какой клялась никогда не становиться – женщиной вроде ее матери, сидящей дома и ожидающей мужчин после опасной и жестокой работы. У прежней Шаэ это вызвало бы отвращение. Она – дочь Коула Ду, внучка Коула Сена, любимая внучка. В детстве мысль о том, что она займет не такое же положение, как братья, была анафемой.

Где-то в нижнем ящике комода в ее детской спальне лежал дневник, который она вела подростком в Академии. Он заложен на странице с вертикальной чертой по центру, делящей ее на две колонки. Наверху одной – ее имя, над второй – Хило. Годами Шаэ записывала все очки и оценки, полученные в Академии. Втайне от Хило она делала то же самое и для него. Кое в чем он был талантливей, но она тренировалась упорней, училась усердней, сильнее хотела преуспеть. Она выпустилась лучшей в классе, хотя и была самой младшей. Хило был шестым.

Она была лучшей Зеленой Костью, чем брат, и гордилась этим. Ей понадобилось еще несколько лет, чтобы понять, как мало это значит. Недостатками, снизившими оценки Хило – пропуски занятий, побеги из общежития, участие в уличных драках, – он заслужил восхищение многочисленных сторонников. Бесконечные часы, которые Шаэ провела в одиночестве, за исступленной зубрежкой или тренировками, отдалили ее от остальных учеников, в особенности от девушек. Хило проводил время в широком кругу друзей, ставших его самыми преданными Кулаками и Пальцами. Оглядываясь назад, Шаэ почти смеялась над своей подростковой наивностью, безнадежным энтузиазмом и неизбежным разочарованием.

Однажды Хило обнаружил ее дневник и страницу с двумя колонками, методично сравнивающую их успехи. Он хохотал до слез. Рассказал своим друзьям, и они безжалостно насмехались над ней. Шаэ униженно и с яростью смотрела, как он веселится, насколько брату безразлично ее стремление его обойти. Ее гнев лишь еще больше развеселил Хило.

– Для чего ты это хранишь? – махал он перед ней тетрадью. – Ты была лучше меня в школе, это точно. И что, собираешься хвастаться этим десять лет спустя? – Он с улыбкой бросил ей дневник, и тем разъярил Шаэ еще больше – он даже не потрудился забрать дневник или разорвать. – Для чего ты так старалась все это время, Шаэ? Однажды Лан станет Колоссом, я буду Штырем, а ты – Шелестом. И кому какое дело до наших оценок?

Почти так и вышло. Лан стал Колоссом, Хило – Штырем. Лишь она разрушила триумвират. Она – отрезанный ломоть. Хило рассвирепел, когда она уехала, не потому что ненавидел эспенцев или Джеральда, или даже ее поступки и секреты. Все дело было в ее отказе занять надлежащее место в его видении мира. В гостинице он заявил, что прощает ее, но Шаэ с трудом в это верила.

Она попыталась скормить деду фрукты, но он не захотел, и Шаэ съела их сама.