Нефритовый Грааль

Когда последние дрова догорели, он вычистил очаг и сколол края штор — от любопытных взглядов. Настала уже глубокая ночь, когда Бартелми наконец разжег новый огонь, подбрасывая в него не дерево или уголь, а синеватые кристаллы, которые плевались и трещали после слишком долгого хранения. Наполняя комнату бледным ледяным светом, они разгорались синеватым, холодным огнем. Тогда Бартелми швырнул в пламя немного порошка, мокрого на вид, и оно обратилось в дым; в комнате снова потемнело, хозяин перекрыл дымоход: теперь дым не мог вырваться наружу и так щипал человеку и собаке глаза, что те сделались красными. Бартелми взмахнул рукой — будто человек из Натанова сна, — и дым собрался в облачко. Оно зависло на месте, в самом сердце его что-то клубилось, зажигались и гасли размытые цвета. Потом вихрь замер, цвета сгустились, и посреди дыма явилось изображение.

Чаша. На вид средневековая, быть может, даже старше; широкая и вместительная, на короткой толстой ножке, оплетенная витыми узорами, которые, похоже, образовывали некие руны и иероглифы. Чаша была сделана из непрозрачного стекла или полированного камня, но сияла, будто наделенная тайной жизнью, и словно плыла в зеленом ореоле собственного света. Неизвестно откуда в комнате раздался шепот. Потом свет исчез, чаша стала падать; ударившись о пол где-то вдалеке, закачалась на круглой кромке. Сверху медленно опустилась человеческая рука и подняла сосуд. «Грааль Лютого Торна, — пробормотал Бартелми. — Однако он был продан за границу и утерян в смуте войны, а Торнов, что не смогли сберечь его, давно уже нет на свете…»

Видение чаши сменилось смешением мутных, неясных форм; и все же Бартелми казалось, что он различает бегущую на него фигуру. Изображение было слишком темно, чтобы разглядеть его как следует, но он ощутил чувство хватающего за душу страха и тени, роящиеся за ней по пятам; и в тишине ночи — шепчущие звуки, доносящиеся из глубины дыма. Ему подумалось, что он уже слышал этот шепот несколько минут раньше, только теперь тот раздавался громче и произносил иные слова, с иной целью. Впрочем, речь была неразборчива, а цель непонятна. Картинка поблекла и исчезла, сменившись другими — стремительно мелькающими, то отчетливыми, то размытыми. Небольшая часовня, человек в плаще, переходящий от свечи к свече; узкий язычок пламени выхватил профиль, когда он склонил голову: выдающийся, похожий на сломанную балку нос, безгубый изгиб рта, глаза, провалившиеся в толщу морщинистых век. В отсветах коптящих свечей вырисовывались очертания головы горгульи, глядящей с каменной арки, и низенького алтаря без креста. Потом картинка сменилась: лесная чаща — крючковатые, сплетающиеся между собой деревья, возможно, Темный лес — сверкание реки на солнце, то ли клетка, то ли решетка, и руки, трясущие перекладины; потом лес весной и коричневое, с сучковатыми ножками существо, юркнувшее в дупло дерева; потом снова река: под водой виднелось лицо, а по поверхности над ним бежала солнечная рябь, причем Бартелми знал, что это не утопленник. И снова вернулось изображение человека в плаще, воздевшего руку, — внезапная вспышка, пламя, охватившее часовню; и наконец Бартелми увидел галечный пляж в унылом свете занимающегося зимнего утра, накатывающие и отступающие серые волны и человека, видимо, вышедшего из воды, в шлеме, полностью закрывающем голову.

Бартелми поднялся: он сжег лишь немного кристаллов и потому решил, что видения закончились.

— Существует какая-то связь, — сообщил он Гуверу, — жаль, что я пока ее не улавливаю. Быть может, тени, что преследовали Анни, связаны с Граалем Лютого Торна; но ведь они гнали ее сюда, а не отсюда. А самого Грааля здесь нет уже более века. Если они посланы кем-то, то кем? И как? Подобное действие отняло бы много силы. Джозевий Лютый Торн давно в могиле; жива ли до сих пор его сила?

Гувер издал тихий утробный звук — почти рычание, и Бартелми, нагнувшийся было, чтобы открыть дымоход, обернулся. В рассеивающемся дыме он на секунду уловил еще одно изображение: расплывчатый, неузнаваемый силуэт женщины с собранными в пучок седыми волосами, что согнулась над неглубокой плошкой, полной клубящейся жидкости, и промелькнувшее отражение его собственного лица, взирающего на женщину из сосуда.

На мгновение обычное спокойствие изменило Бартелми: он произнес какое-то слово, и дым завитками расплылся по углам комнаты. «Вопиющая неосмотрительность! — упрекнул он себя. — Да, я редко этим занимаюсь — мне никогда не нравились заклинания, — но подобные ошибки непростительны». Он отодвинул перегородку дымохода, и дым заструился прочь. Потом из буфета Бартелми извлек бутылку — припорошенную скорее временем, нежели пылью, напоминающую трофей с утонувшего корабля, — откупорил ее и налил себе крохотную стопку, не более глоточка. Ликер оказался почти черным, с богатым фруктовым букетом и неимоверно крепким. Бартелми опустился в кресло, смакуя напиток. Гувер с надеждой поднял голову.