Нефть!

Затем к подъезду нового дома подъехал великолепный семейный лимузин с бабушкой и тетей Эммой. Лимузином правил Рудольф, который соединял в себе и шофера и садовника, а в торжественных случаях – и дворецкого. Рядом с ним сидел Синг – повар-китаец, представлявший чересчур большую драгоценность, чтобы можно было доверить его особу автобусу или железной дороге. Нелли, горничная, могла быть заменена с меньшими затруднениями, а потому ехала отдельно. Грузовик вез сундуки и другие вещи: велосипед Банни, картонки со шляпами тети Эммы и бабушкины драгоценные произведения искусства.

Старой миссис Росс было семьдесят пять лет, и ее жизнь до того времени, когда появились автомобили, телефоны и всякого рода сложные машины, была жизнью простой хозяйки скромного ранчо. Она исполняла всю тяжелую домашнюю работу и в бедности воспитала своих детей. Ее дочь умерла во время родов, один сын погиб от тифа в испанскую войну, другой – умер от пьянства. Джим теперь воплощал для нее все, но богатство пришло к нему поздно, и он окружил ее довольством только в конце ее жизни. Вам, наверно, долго пришлось бы ломать себе голову, прежде чем вы догадались бы, какое употребление сделала она из своего досуга и своего богатства. Она решила сделаться художницей. В течение шестидесяти лет, как оказалось, она мечтала об этом в то время, как мыла посуду, шлепала малышей, сушила абрикосы и гроздья мускатного винограда.

И вот теперь – где бы они ни жили – бабушке отводилась лишняя комната для студии, и один путешествовавший художник обучил ее первым приемам живописи. Сам он писал закаты солнца в пустыне и скалистые берега Калифорнии, но старая миссис Росс никогда не писала того, что видела. Ее интересовали более изысканные сюжеты: парки, газоны, тенистые аллеи с нарядными дамами в кринолинах и фижмах и кавалерами в расширяющихся книзу панталонах. Ее шедевром была картина в шесть футов длины и четыре вышины, которая висела в столовой. На заднем плане был изображен красивый двухэтажный дом, перед ним широкая круглая площадка с фонтаном посредине; от дома отъезжала коляска, а может быть, это было ландо или кабриолет, в котором сидели нарядная леди и джентльмен, а на козлах кучер-негр. За экипажем бежала собачка. А на лужайке играли в серсо мальчик и девочка в кринолине. Вы никогда не уставали смотреть на эту картину, потому что всегда находилось в ней что-нибудь новое. Отец, указывая на нее посетителям, говорил: «Это мама написала; не правда ли удивительно: ведь ей семьдесят пять лет». И все, кто бы ни приходил – агенты, являющиеся с проектами новых договоров, адвокаты, приносившие бумаги для подписи, управляющие, приходившие за новыми приказаниями, – все подолгу рассматривали картину и всегда соглашались с мнением отца.

Тетя Эмма была вдова того сына, который умер от пьянства, и к ней богатство пришло тоже поздно. Отец ни в чем и ничем не ограничивал их: они покупали все, что хотели, и расплачивались его чеками. Тетя Эмма покупала все в самых лучших модных магазинах, шила себе самые изящные костюмы и поддерживала престиж фамилии Росса во всех тех городах и местечках, где они жили. Она бывала во всех женских клубах и слушала доклады о «женских типах и пьесах Шекспира», «о терапевтическом значении оптимизма» и о том, «что мы будем делать для нашей молодежи». Раз в месяц старая миссис Росс и тетя Эмма устраивали торжественный чай, и отец обычно оказывался занятым началом бурения или цементированием именно в этот день.

Особенно покровительствовала тетя Эмма тем магазинам, где продавалась разного рода косметика. Она знала по именам всех продавщиц за этими прилавками, а также знала и названия всех последних французских новинок в этой области. Правда, она произносила их на совершенно американский лад, но надо прибавить, что это был единственный способ, понятный продавщицам при наименовании товаров. Ее туалетный стол был заставлен целыми рядами изящных коробочек, миниатюрных пузырьков, флакончиков, содержавших румяна, белила, пудру, духи, эмаль для ногтей и многое другое, известное только ей одной. Одним из самых ранних воспоминаний Банни была тетя Эмма, сидящая на кончике стула и похожая на огромного попугая. Она была полуодета, – Банни был тогда еще так мал, что на него можно было не обращать внимания, – он мог наблюдать в то время, как она сидела, затянутая во все свои доспехи: высокий корсет, тугие подвязки и высокие, плотно зашнурованные ботинки. Она сидела очень прямая и серьезная, мазала себе чем-то щеки и брови, похлопывала себя по лицу маленькой пуховкой, с которой сыпалась белая и розовая пудра, и в это время рассказывала Банни о своем покойном муже, умершем много лет назад. Его погубила роковая слабость, – сердце же у него было доброе, мягкое, великодушное. «Да-да, – говорила тетя Эмма, – это был очень хороший человечек; где-то он теперь…» А затем – хлоп, хлоп – смахнула пуховкой слезинки со щек, и они снова сделались розовыми.

V