Нефть!

Когда Элдон Бердик услышал, что Бэнни защищает таких "гадов", какими были в его глазах эти люди, — он сначала побагровел от негодования, а потом позеленел и стал говорить с Бэнни совсем уже другим, холодным тоном. Скоро Бэнни заметил, что и все другие знакомые стали с ним очень холодны, а вечером к нему пришла Берти со сверкающими гневом глазами и объявила, что он погубил ее общественную карьеру.

X

И Бэнни покинул общество сестры и ее знакомых и отправился к Генриэтте Аслейч в их загородный дом, находившийся на берегу лазурной лагуны, по которой бесшумно скользили красивые лодки с белыми парусами и где, среди желтых и белых прибрежных скал, пестрели испанские бунгало, покрытые разноцветной штукатуркой. Здесь, катаясь в маленькой шлюпке по тихо струящимся водам, Бэнни попробовал оправдать свои взгляды, защитить свою точку зрения, но и тут не имел никакого успеха.

Генриэтта испытывала непреодолимое отвращение к большевикам, и Бэнни подозревал причину: она слышала о "национализации женщин". Ему очень хотелось сказать ей, что он очень сомневается в справедливости этих рассказов, но если бы он счел возможным заговорить о таких вещах с Генриэттой, то она не была бы в его глазах идеалом женской чистоты.

Все это заставило Бэнни сесть в автомобиль, поехать в Бич-Сити и пригласить м-ра Ирвинга завтракать, так как ему необходимо было поговорить с кем-нибудь о том, что его так волновало. Но м-р Ирвинг только подлил масла в огонь, показав ему статью из одной социальной газеты, написанной английским журналистом, только что вернувшимся из России. В статье говорилось о тех отчаянных усилиях, какие приходилось делать коммунистам для того, чтобы удержать за собой свои позиции. Партия выставила на фронт пятьдесят процентов всего своего состава, идти же на фронт означало почти наверняка погибнуть, так как даже самая легкая рана могла оказаться смертельной в силу полного отсутствия каких бы ни было антисептических средств в стране, в которой было более ста миллионов жителей. Русские рабочие сражались на двадцати пяти фронтах против наступавших на них со всех сторон врагов. В одной Финляндии контрреволюционный генерал Маннергейм уничтожил около ста тысяч человек, заподозренных в сочувствии большевизму, причем все это было сделано с помощью американских ружей и пулеметов и многие части его войска были облачены в американские мундиры. Во всех же тех случаях, когда войска Маннергейма начинали теснить большевики, американский Красный Крест спешил сжигать все свои запасы и медикаменты, нередко на целые миллионы долларов, из страха, что они могут пойти на спасение раненых большевистских солдат или большевистских жен… И вот когда вы вдруг узнавали, что подобные вещи творились на свете, вам уже совсем не улыбалось скользить в красивой лодочке по лазурным водам лагуны!

Бэнни вернулся в Парадиз и начал снова работать, думать и ждать. Вскоре пришла от Поля вторая открытка, такая же холодная, написанная в таком же сухом, деловом тоне, как и первая. Поль был здоров и очень занят. Он получил еще письмо от Руфи и надеялся, что как его семья, так и семья м-ра Росса здоровы и все у них благополучно. Теперь Бэнни был достаточно уже хорошо осведомлен о создавшемся положении вещей, чтобы понять, почему Поль писал только такие открытки, и ясно представлял себе всю ту горечь, которую должен был испытывать его друг, посылая домой вести такого именно характера.

Бэнни решил тоже послать Полю несколько слов и, взяв простое почтовое открытое письмо, написал, что все они были здоровы и очень заняты, добывая массу нефти, которая должна была помочь завершить победу над врагами Америки. "Я теперь подолгу размышляю о разных вещах", — написал он было в конце, но потом решил, что это могло не понравиться цензору, так как в армии, очевидно, размышлять не полагалось, а потому бросил эту открытку и написал другую, в которой говорил, что все очень счастливы, что все превосходно, и только прибавил, что "он во всем согласен с Томом Акстоном". Бэнни полагал, что цензор вряд ли мог знать в Сибири о том, как Том Акстон организовал во время забастовки нефтяных рабочих в Парадизе.

В течение всего этого времени Бэнни находился во власти двух различных, противоречивших одно другому настроений: в лагере, где он чувствовал себя будущим офицером, он был охвачен патриотическим пылом, а вот теперь, всего через какие-нибудь семь месяцев, он испытывал горячее желание помогать врагам своей родины. Да, он положительно рад, когда прочел в газетах о том, что в Архангельске американские войска потерпели неудачу. Вспомнив то чувство восторга, которое охватывало его в лагере, когда он при звуках "Зари" выбегал из своей палатки и смотрел на военное знамя, колыхавшееся в золотистом утреннем воздухе, — он сказал себе, что если бы в те дни он мог представить себя таким, каким он был сейчас, то он назвал бы себя изменником…

XI