Негасимое пламя

И тут я осознал, какая смертельная опасность грозит Чарльзу! Скорее всего, как и большинство моряков, он плавать не умеет! Не задумываясь, я помчался через аллеи по каменистым дорожкам сада, пробежал между портовых складов и выскочил к причалу. У причала теснились шлюпки и лодки. Я высмотрел ту, что была с веслами, отвязал ее, прыгнул внутрь и оттолкнулся от берега. Гребец из меня никудышный, но все-таки я неуклюже двигался вперед, хотя никак не мог приблизиться к горящему судну. Внезапно корабль, в дыму от носа до кормы, скособочился и сел на мель. Прилив поднял волну, и у меня появился шанс добраться до нашей посудины. Дым валил изо всех отверстий, не скрывая зловещего огненного сияния. Врезавшись в борт у остатков обнайтовки — толстенного каната, что проходил по всему борту и терялся где-то на палубе, — я пробрался сквозь завалы, перевалился через фальшборт и, кашляя и ругаясь, свалился на палубу.

— Чарльз!

Он так и не выскочил из коридора. Я сорвал с себя шейный платок, обмотал лицо и нырнул в облако дыма.

— Чарльз!

Одна нога куда-то провалилась, я упал — оказалось, ступил в отверстие, где раньше торчала бизань-мачта, — и наполовину скатился вниз. Где же трап? На ощупь я нашел поручень, потом дверную ручку… Каюты! Вдоль них пришлось пробираться целую вечность. Что я здесь делаю среди ночи? Ах да, конечно же, пора стоять ночную вахту!

— Чарльз! Гардемарин Тальбот…

Но Чарльза нигде не было. Я ощупывал перила и ручки. Ноги, к счастью, помнили больше, чем руки, и я выбрался к шкафуту, а потом и к шканцам, где обычно сменялись вахты.

— Тальбот!

Чарльза по-прежнему не видно. В голове чуть просветлело, и я вспомнил, как он нырнул на полубак. Может, он и сейчас там? Я кинулся к трапу.

— Тальбот, болван вы эдакий!

Почти что подо мной раздался взрыв, обнайтовка разорвалась, взлетела в воздух, и тут же раздалось еще два взрыва — один за другим. Палуба раскололась у меня под ногами — по всей длине до полубака. Корабль словно раскрылся изнутри, и в воздух яркой вспышкой взлетело все, что осталось от грот-мачты. Вспышку венчал мощный сноп искр.

— Да прыгайте же, идиот!

Волосы на голове вспыхнули. Я повернулся к лестнице, но она исчезла. Огонь объял фальшборт.

— К левому борту, Господи!

По остаткам палубы я добежал до рулевого колеса. Лицо и руки саднило. За фальшбортом, куда огонь еще не добрался, плескалась вода, которую не согревало охватившее корабль пламя. Я мешком свалился за борт.

Камбершам поймал меня за ворот, потому что двигаться сам я уже не мог. Меня затащили в лодку, и только тут я почувствовал боль. До самой больницы я с трудом сдерживал крики. Меня перевязали, обмотали овечьей шерстью и напоили тошнотворной маковой настойкой.

Страдал ли я? Не помню. Заплатил ли я за что-нибудь своими страданиями? Думаю, нет. Исцеление тела повлекло за собой и понимание ситуации, в которой я оказался. Крестный умер. Чарльз погиб. Все близкие люди покинули меня, словно разом собрались на горящем корабле.

Останков Чарльза так и не нашли. Остов разрушенного, растерзанного корабля виднелся под водой на мели. Чарльза не стало. Отслужили поминальную службу, вспомнили его, преданного слугу отечества, наравне с теми, кто пропал без вести, точно и не жили никогда. Меня восхваляли гораздо больше, чем я заслуживал, но мне было не до того. Мне снился Чарльз — снились все, даже погибший корабль. Каждое утро я просыпался в слезах, чтобы встретить еще один день, полный беспощадного солнечного света. И как-то раз, словно залитый изнутри тем же жестоким светом, я ясно увидел и себя, и все, что у меня осталось. Я поднялся с постели и стоял, босой, но гордый. Будущее представлялось безжалостным и бесконечным. Я собрался с духом и шагнул ему навстречу — хуже мне уже не могло быть.

(22)

Невероятная правда обычно вызывает меньше доверия, чем выдумка. Правдивый биограф, случись здесь таковой, обязательно захотел бы заменить грубые краски реальности мягкими полутонами романтики и легенды. Во всяком случае, именно это мне хотелось сделать, когда я перечитывал свои записи о наших антарктических приключениях.

Такие авторы, как Филдинг и Смоллетт, не говоря уже о писателях современных, вроде мисс Остен, считают, что, несмотря на все события, случившиеся в реальной жизни, книга, чтобы считаться правдивой, должна иметь счастливый конец. Прежде меня это всегда смущало — до тех самых пор, пока моя жизнь не совершила резкого поворота к фантастическому, сказочному, нелепому и смехотворному счастию!

Однажды на веранде губернаторского дворца я печально размышлял, что за сила удерживает большинство людей от немедленного самоубийства. Неожиданно раздался далекий гром, который заставил меня поднять голову: в гавань входил корабль. Из гавани ответили встречным залпом — громким, в облаке белого дыма. Значит, судно военное. Я подошел к подзорной трубе и направил ее на незнакомца.