Профессор Пруст, весьма представительный лысый мужчина, выступил с краткой речью, говоря с позиций ученого, формально признавшего всю важность принятой Организацией Объединенных Наций резолюции; но произносил он слова сбивчиво и неуверенно, видимо, ему никогда не приходилось говорить одновременно с несколькими другими ораторами, он нервничал и чувствовал себя явно не в своей тарелке.
Его сменила доктор Констанс Крейн, представлять которую не было никакой надобности. Она была очень сильным и популярным оратором на митингах в защиту мира.
— Отцы и матери, юноши и девушки, — резко сказала она, заканчивая свое выступление, — дело за вами: вы должны доказать, что готовы на все, чтобы положить конец этим проклятым ядерным испытаниям — это и будет первым шагом к разоружению. На карту поставлена ваша жизнь, жизнь ваших детей и ваших внуков. И совершенно прав Джон Кеннеди, заявивший недавно: «Человечество должно положить конец войне, в противном случае война положит конец человечеству».
Горячие аплодисменты показали, что слова доктора Констанс Крейн задели за живое большинство слушателей.
Дэвиду как главному оратору поручили подчеркнуть в своем выступлении важность принятой Организацией Объединенных Наций резолюции, особо выделив те возможности, которые могут быть использованы отдельными людьми или коллективами для «оказания давления на правительства в поддержку мер по разоружению».
Появление Дэвида на трибуне было встречено громкими аплодисментами. Глядя на обращенные к нему лица, многие из которых были ему знакомы, — лица простых, добродушных, сердечных людей, взволнованных и воодушевленных идеями, ради которых они пришли на митинг, — Дэвид чувствовал, как его заливает волна нежности и сочувствия к этим мужчинам и женщинам, осознавшим всю важность их общей цели.
Он разглядел в толпе маленькое, острое личико Герти и рядом с пей длинного, худющего брата Джо и с грустью отметил отсутствие м-с Ли-Бересфорд, которую так привык видеть в первом ряду в сопровождении ее крошечной собачонки. Зато Дэвид увидел всем известную дебоширку с мрачным лицом и поджатыми губами, которую Шарн прозвала Алебардой; рядом с ней группировались ее закадычные дружки, которые по ее указке то и дело прерывали ораторов злобными выкриками. Их снедала исступленная ненависть ко всему, в чем им виделось влияние коммунистов.
По прежнему опыту Дэвид знал, что лучше всего начинать выступление с какой-нибудь веселой истории, вызывающей смех у слушателей; это, с одной стороны, позволяет говорить в легкой, непринужденной манере, с другой — располагает аудиторию к выступлению.
Процитировав резолюцию Организации Объединенных Наций и разъяснив ее значение, он перешел к конференциям, созванным во многих странах в поддержку призыва Всемирного Совета Мира. В далекой Аргентине, в Исландии, Великобритании, Польше, Дании, Индии, Ливане, Бельгии и Франции, повсюду люди обращались к своим правительствам с настоятельным требованием принять резолюцию Объединенных Наций.
— Возможно, кое-кто из вас и сомневается в том, что наши усилия — все эти петиции, демонстрации и конференции — действительно приведут к прекращению испытаний ядерного оружия, первому шагу на пути к разоружению.
Тут он заметил на краю толпы с десяток молодчиков из хулиганья, для которых не было большего удовольствия, чем сорвать митинг. Но, прочно владея вниманием людей, тесно сомкнувшихся вокруг голубого флага с белым голубем, он не стал прерывать выступления и продолжал:
— Резолюция Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций с полной очевидностью доказывает, что и мы, и борцы за мир в других странах
— Не желаю, чтоб всякий коммунист, да еще уголовник, учил меня за что голосовать! — раздался из толпы хриплый голос.
— A-а, я вижу, моя старая приятельница миссис Байатт по-прежнему не забывает нас, — дружелюбно пошутил Дэвид.
— Никакая я тебе не приятельница, Ивенс, сукин ты сын эдакий! — прокричала в ответ Алебарда.