Негасимое пламя

Запах потных, немытых тел смешивался с запахами гниющих фруктов и раздавленных под ногами капустных листьев, соленой рыбы и остро пахнущих сыров. По временам со стороны цветочных прилавков доносилась струя аромата и пронизывала зловонную атмосферу: это было дыхание бледно-желтых и белых нарциссов, благоухание боронии.

Многие женщины несли в своих корзинках заткнутые среди покупок пучки боронии. Борония украшала то ощипанную птицу, то чесночную колбасу, то связку лука порея. Не является ли любовь к этому скромному коричневатому цветочку чем-то объединяющим переселенцев и аборигенов, усмехнулся про себя Дэвид. Странно, что самым универсальным из всех человеческих чувств оказалось обоняние. Если людям разных национальностей доставляет удовольствие один и тот же приятный запах, то почему не может оказаться общей естественная потребность сердца в дружбе и счастье? Да ведь так и бывает, едва лишь появляется для этого возможность. Только борьба за существование, борьба религиозных и политических мировоззрений притупила, а потом и вовсе заглушила эту потребность, уничтожила возможность согласия и добрососедских отношений между людьми разного социального и имущественного положения.

Вокруг Дэвида раздавались хриплые выкрики торговцев, зазывающих покупателей, которые толпились у прилавков. Как много чужеземцев в толпе! Итальянцы, мальтийцы, греки, югославы, немцы, голландцы, австрийцы и венгры. Мужчины держались поодаль, пока женщины торговались у прилавков: тут были и пожилые, — полные и неуклюжие, одетые в черное, — и молодые, нередко миловидные, в ярких цветастых платьях, то белокурые, похожие на домовитых немок, то брюнетки с распущенными, как у цыганок, волосами, золотыми серьгами в ушах и сверкающими черными глазами, — все они упивались шумной сутолокой базарного дня. В воздухе стоял гул разноязычной толпы; ошеломляли выкрики и громкие восклицания на незнакомых языках. Время от времени какой-нибудь владелец ларька, увлекшись беседой с покупателем, ввертывал в свою речь жаргонные словечки, излюбленные лондонскими уличными разносчиками с Ист-Энда. Австралийская речь слышалась редко.

Пораженный таким обилием иностранцев, заполонивших рынок, Дэвид задумался, что бы это могло означать. Собрались ли они здесь просто так, потому что привыкли к этому и у себя на родине? Или же чужеземное засилье было предзнаменованием будущего?

Обремененный чемоданом и машинкой, Дэвид не мог задерживаться и беседовать с людьми, как ему хотелось бы. Но он дал себе слово прийти сюда еще раз и повнимательнее ко всему приглядеться. А сейчас ему предстояло найти себе комнату и хотелось где-нибудь поблизости; быть может, в одной из глухих соседних улиц он отыщет что-либо подходящее.

Размышляя над тем, какая катастрофа заставила людей столь различных национальностей искать убежища на чужой земле, он рассеянно шагал по улицам, мимо обветшалых, беспорядочно сгрудившихся двухэтажных строений и старых домишек. То здесь, то там фасады разрушающихся домов были заново выкрашены в зеленый, желтый, розовый, голубой и белый цвета, являя собой зрелище трагическое и жалкое: они напоминали старух, пытающихся яркими, пестрыми нарядами скрасить свою дряхлость. С узких балконов свисала рваная парусина; разгороженные, как попало, веранды свидетельствовали о страшной скученности, об ухищрениях нищих жильцов выкроить лишнее место для кого-нибудь из членов семьи или для ночлежников, которым они сдавали углы, чтобы легче было оплатить жилье.

Уж не охотится ли он за химерами, подумал Дэвид. Ведь он покинул семью и друзей, чтобы сблизиться с народом, лучше попять его. А нужно ли вот так скитаться, не зная, где «преклонить голову», и смиренно искать пути к сердцам и умам этой «изменчивой, дурно пахнущей толпы»? Он жил до сих пор, как и большинство людей, подчиняясь общей рутине. II не так-то легко будет освободиться от этой рутины: изменить образ жизни и образ мыслей. Но это сделать необходимо, если он хочет избавиться от укоренившихся понятий и привычек.

И пусть даже нелепа сама мысль о том, что он может чего-то добиться, попытавшись приблизиться к народу, он все равно должен эту попытку сделать. Надо постараться мобилизовать лучшие человеческие качества — сердечность, доброжелательность, энергию самых различных людей — и направить их на борьбу за всеобщий мир и разоружение. Это единственное, что он может сделать.

Проходя мимо газетного киоска, он вспомнил о своей статье, отосланной в «Эру». Принята ли она? Вероятно, напечатать ее еще не успели; однако он купил номер газеты, а также пакетик арахиса, так как почувствовал голод.

Поблизости находился небольшой парк. Он сел на освещенную солнцем скамейку просмотреть газету и погрызть орехи.