Негасимое пламя

Шел дождь. Шатаясь от слабости, он зашел в пивную, проглотил кружку пива и, почувствовав себя лучше, выпил вторую. Пиво ожгло пустой желудок и вызвало позыв к рвоте. Оп бросился к двери, и его вырвало над сточной канавой. Качающейся, неверной походкой побрел он в соседний парк и рухнул на траву. Оп лежал там до поздней ночи, пока полисмен, совершавший обход, не направил на него луч своего фонарика и не предупредил, что ему следует убраться отсюда, если он не хочет попасть в беду.

Стряхнув оцепенение, Дэвид нашел в себе силы пробормотать:

— Спасибо, констебль, — и с трудом поднялся на ноги. Спотыкаясь, он побрел прочь и усмехнулся про себя, потому что ему очень хотелось сказать, что он и так уже в беде по самое горло и не знает, как из нее выбраться.

Бредя под дождем, он смутно помнил, что ему надо найти, где бы поесть. Но густой мрак сомкнулся вокруг, и он не мог найти ни одной освещенной улицы, где была бы какая-нибудь лавчонка или закусочная. Усталость сломила его, он снова тяжело опустился на землю под деревом и так и остался лежать. Как долго пробыл он там, Дэвид не помнил; он лежал, пока не пришел в себя, промокнув до нитки и дрожа от озноба.

Было раннее утро; он догадался об этом потому, что резкие фабричные гудки ворвались в его сумеречное сознание, и он услышал отдаленный и все нарастающий гул и грохот движения. Ноги его одеревенели. Едва он попытался подняться, как острая боль пронизала спину. С трудом он встал на ноги, голова его болталась из стороны в сторону, как пустой шар. Он двигался почти вслепую. «Поделом мне, — подумал он со злобой, — уснул на дороге, как старый пьяница».

Только бы добраться до своей комнаты и сбросить мокрую одежду! — больше он ни о чем не мог думать. Но его скромное убежище казалось ему таким далеким, ему потребовалось так много времени, чтобы дойти до него! Он шел, с усилием передвигая ноги, спотыкаясь, хрипло дыша, и время от времени останавливался, чтобы справиться с приступами головокружения, затемняющими сознание. Добредя наконец до старого дома, выбеленного известкой, Дэвид узнал его по пронзительным крикам Перси и почувствовал огромное облегчение. Войдя в комнату, он стащил с себя мокрую от грязи одежду и повалился на кровать, натянув на себя одеяла. Его бил неудержимо озноб.

Два дня спустя Чезаре с шумом распахнул дверь. М-с Баннинг сказала ему, что Ивенс, по-видимому, болен. Шагов его давно не слышно, а кашляет он так, словно грудь у него разрывается, и бредит, как в белой горячке.

— Si, si[Да, да (итал.).], — сказал Чезаре, — я пойду посмотрю, что с ним.

С этой минуты он взял на себя заботы о больном.

— Тут нужен доктор, — сказал он м-с Баннинг.

Но Дэвид и слышать не хотел о враче.

— Я поправлюсь, — с трудом переводя дыхание, говорил он, — просто я немного простудился, и меня лихорадит. Мне нужно только как следует согреться и отдохнуть немного.

Чезаре знал, что за нежеланием видеть врача часто скрывается страх перед полицией; поэтому он решил сам позаботиться о соседе и делал это со всей добросовестностью. Он умывал его, кормил, ухаживал за ним, как самая ласковая сиделка, с волнением следя, не становится ли больному лучше и не падает ли у него температура. Когда у Дэвида начался бред, он решил, что все-таки следует послать за врачом. Но в ту ночь больной исчез. Чезаре был в отчаянье; он не представлял себе, что могло произойти и куда скрылся Дэвид.

Глава VII

Что привело его к зданию редакции «Диспетч»?

В памяти осталось одно: сколь ни был он измучен и слаб, какая-то непостижимая сила гнала его вперед, только бы куда-то идти, только бы что-то делать. Ему казалось, что он задыхается в крошечной, грязной комнатушке. Он чувствовал, что теряет последние остатки воли. Если не заставить себя выйти на улицу, он и вовсе потеряет всякую способность мыслить. Превратится в жалкое беспомощное подобие человека, в бессловесную колоду и проваляется до конца своих дней в кровати, покуда его не сволокут в морг или в сумасшедший дом. Удрученный этой мыслью, он с трудом натянул брюки, надел ботинки, поношенное пальто, шляпу и поспешил на улицу.

На него обрушились потоки шквалистого ливня. Дождь освежил его. Он ловил ртом прохладные капли, хлеставшие его по лицу. Его замутило от неприятных уличных запахов, и он заторопился прочь. Наконец впереди показались деревья. Он услышал, как шелестят на ветру листья, нежно перешептываясь друг с другом.

Непроглядную темь время от времени прорезал слепящий свет фар промчавшейся мимо машины. Гул города надвинулся на него. Он свернул в сторону, убегая от этого гула, от ярко освещенных витрин, людских толп, трамваев и машин, нескончаемой лентой несущихся по ветреным, мокрым от дождя улицам.

Он брел в ночи, едва ли сознавая, куда и зачем идет.