Негасимое пламя

Почувствовав прилив сил, он встал с постели и походил но комнате, радуясь, что ноги не подкашиваются от унизительной слабости. Он заторопился в ванную — вот-вот вернется Джан, надо до ее прихода успеть побриться и привести себя в порядок. Увидев свое отражение в зеркале, висевшем на стене ванной, он вытаращил глаза: хорош же он в ее пижаме — до этого он как-то не замечал ее цвета. Красновато-желтая, цвета спелых апельсинов — у него просто дух захватило при мысли, какой нелепо-уродливый вид у него в этой пижаме.

Побрившись и приняв горячий душ, он почти овладел собой и огляделся, ища глазами свою одежду. Пусть она поношенная и грязная, он надеялся, что так ему будет легче с достоинством встретить придирчивый взгляд Джан. Но рубашка, серый джемпер, брюки и пальто как сквозь землю провалились. Может быть, они сушатся где-нибудь, подумал он, но и это предположение не подтвердилось. Обернув бедра полотенцем, он обшарил кухню, гардероб в коридоре, заглянул даже в спальню Джан, почти целиком занятую огромной кроватью под зеленым покрывалом. Его одежда таинственно исчезла.

Ничего не оставалось, как снова напялить на себя все то же идиотское красновато-золотое одеяние и опоясаться широким черным поясом, чтобы прикрыть голый живот между кофточкой и штанами. Штаны были коротки и мешком висели на его тощем заду. Да и кофта свободно болталась там, где обычно обтягивала пышные груди Джан. Дэвид усмехнулся, глядя на свое отражение в зеркале, — он догадался, что Джан спрятала его одежду и что он находится, так сказать, «под домашним арестом».

Он сидел в кресле, завернувшись в плед, когда услышал, как щелкнул ключ в открываемой ею входной двери. Она стремительно ворвалась в комнату, и вместе с ней с улицы влилась волна холодного зимнего воздуха.

— Ого! — воскликнула она. — Пациент проявляет своевольство!

— Пора уж, — ответил он и улыбнулся; Джан явно досадовала, что он встал с постели.

— Сейчас вам от меня достанется, — заявила она, выкладывая на стол какие-то пакеты и сбрасывая с ног туфли. — Но прежде всего нужно переодеться. Туфли — вот истинное наказание для элегантной женщины. Потопайте-ка день-деньской на этих чертовых шпильках! Я не шучу, уверяю вас, Дэвид. Да и полнеть к тому же начинаю, будь она трижды проклята, эта полнота!

Она сняла шляпку и ушла к себе переодеть костюм, в котором выглядела изящной, стройной женщиной. Когда несколькими минутами позже она вернулась в гостиную, на ней был китайский халат с разбросанными по черному шелку золотыми драконами, на босых ногах — золотые сандалии.

— Не хотите ли выпить? — спросила она, поворачиваясь к бару. — Лично я буду пить виски, могу предложить австралийское, если вы привередливы.

— Отнюдь нет, — мрачно ответил Дэвид.

— А может, хотите шерри?

— Виски меня вполне устроит.

Она достала из бара бутылку и стаканы, налила в них виски.

— Достаточно? Я предпочитаю пить в чистом виде.

Дэвид взял протянутый ею стакан, плеснул в него немпого воды из стоящего на столе графина, поднял стакан, как бы предлагая за нее тост, и, стоя, отпил из стакана под ее слова: «Держите хвост морковкой!»

— Вот так-то лучше, — проговорила Джан, плюхаясь в кресло. — Совсем нынче вымоталась, — вздохнула она. — Утомительный выдался денек.

— Правда? — В голосе Дэвида звучало вежливое сочувствие.

— На мне лежит, чтоб вы знали, мистер Ивенс, вся работа по редактированию женского раздела в «Диспетч», — с вызовом сказала Джан. Вытащив сигарету из пачки, лежащей на столике возле кресла, она подтолкнула пачку к Дэвиду. — Журнал «Герлс» веду тоже я.

Она щелкнула зажигалкой, затянулась и передала зажигалку Дэвиду. Легкое облачко дыма окутало ее.

— Конечно, Клод Мойл одолжил мне денег, чтобы начать издание журнала. Но это мое детище. Мне самой приходится собирать объявления, чтобы он мог существовать, самой писать почти все материалы, самой читать корректуру, да еще в придачу самой верстать номер.

— Работы, очевидно, хватает!

— Уж можете мне поверить! Но мне она по душе, мне по душе эта вечная занятость, положение, которое я занимаю, самостоятельность. Мне нравится иметь много денег и тратить их так, как заблагорассудится.

— Кому не нравится!

— Такова вкратце история моего успеха, — она бросила на него лукавый взгляд, — вопреки вашим предсказаниям, что мне никогда ничего не добиться на поприще журналистики.

— Что ж, я ошибся!

Опа кивнула, не обратив внимания на его холодный тон.

— И я никогда не могла простить вам этого. — Их взгляды встретились, и ее глаза блеснули ехидством. — Но ведь вы отказались от куда большего, чем я когда-либо имела или буду иметь. Зачем вы это сделали?

Опа снова налила себе виски и долила его стакан.

— Я надеялся, — медленно заговорил он, пристально вглядываясь в янтарную прозрачность своего стакана, — совершить в жизни что-нибудь значительное.

— Например? — нетерпеливо спросила она, не сводя с него глаз, и поджала под себя ноги.

— Заставить людей осознать необходимость борьбы за разоружение и мир.

— О, боже! — Она залилась резким ироническим смехом. — И из вашей великой идеи так ничего и не вышло?