Негр с «Нарцисса»

— Разделаюсь уж я с ним как-нибудь темной ночью, увидишь, что разделаюсь, — бросил он через плечо.

Джимми быстро заговорил:

— Ты просто попугай, настоящий трескучий попка!

Донкин остановился и, насторожившись, склонил голову набок. Его большие прозрачные уши с выпуклыми венами торчали в стороны, напоминая тонкие крылья летучей мыши.

— Вот как? — спросил он, продолжая стоять спиной к Джимми.

— Да, вот как. Выбалтываешь все, что знаешь, как… какой — нибудь паршивый белый какаду.

Донкин ждал. Он слышал, как тот медленно с трудом переводил дыхание, точно человек, которому положили на грудную клетку стофунтовую тяжесть. Затем он спокойно спросил:

— Что ж я такого знаю, по-твоему?

— Что… То, что я тебе говорю… Немного. Кто тебя тянет за язык болтать о моем здоровье?..

— Твое здоровье? Так ведь это, черт побери, одно надувательство — чертовское, вонючее, первоклассное надувательство, — только не оно меня трогает, не оно, нет.

Джимми молчал. Донкин засунул руки в карманы и одним тяжелым шагом подошел к самой койке.

— Ну я и говорю, что ж из этого? Разве это люди? Так, бараны одни… Стадо баранов, которыми погоняют, как хотят. Я выставлю тебя… почему бы нет? Ведь ты в полной безопасности…

— Да… я ничего не говорю насчет этого…

— Ну, так пусть они видят. Пусть знают, что может сделать человек. Я вот человек, я все про тебя понимаю… — Джимми глубже откинулся на подушку; Донкин вытянул вперед свою тощую шею, тыча птичьим лицом прямо в Джимми, словно собираясь выклевать ему глаза, — Я мужчина. Я обошел все каталажки в колониях. А все потому, что не желал отступить от своих прав…

— Ты тюремная затычка, — слабо произнес Джимми.

— Да, и горжусь этим. А ты? У тебя, черт дери, не хватило духу. Вот ты и выдумал эту увертку… — Он остановился, затем медленно произнес, подчеркивая слова, как будто эта мысль только что пришла ему в голову:

— Ведь ты не болен, правда?

— Нет, — твердо ответил Джимми. — Так только, нездоровится иногда в этом году, — пробормотал он внезапно упавшим голосом.

Донкин прищурил один глаз, дружески и таинственно подмигивая. Он прошептал:

— Ты уже не раз небось проделывал это?

Джимми улыбнулся; затем, как бы не в силах сдерживаться больше, дал волю языку:

— Да, на последнем корабле… я был не в своей тарелке во время плавания. Все сошло прекрасно. В Калькутте они расплатились со мной полностью, и шкипер даже не попробовал ставить мне палки в колеса. Я получил все до последней копеечки… Провалялся 58 дней. Вот олухи-то! О Господи! Что за болванье! Все заплатили.

Он судорожно рассмеялся. Донкин сочувственно захихикал. Вдруг Джимми отчаянно закашлялся.

— Я совсем здоров, — сказал он, как только смог перевести дыхание.

Донкин сделал насмешливый жест.

— Конечно, — произнес он уверенно, — всякому видно.

— А они вот не замечают, — сказал Джимми, хватая воздух, как рыба, выброшенная на песок.

— Они-то проглотят какую угодно брехню, — подтвердил Донкин.

— Ты не слишком налегай все-таки… — наставлял ею Джимми беззвучным голосом.

— Насчет твоей интрижки-то? — весело добавил Донкин и затем с неожиданным отвращением прибавил: — Ты вот только о себе, только б тебе было хорошо…

Джемс Уэйт проглотил упрек в эгоизме, натянул одеяло до подбородка и некоторое время лежал тихо. Его толстые губы беспрерывно двигались неизменно выпуклым черным пятном.

— Чего это тебе так хочется неприятности накликать? — спросил он без особого интереса.

— Потому что все это один срам, черт возьми! Плохая жратва, паршивое жалованье… я хочу, чтобы мы задали им здоровую взбучку, чтоб они помнили… Колотить людей?.. Проламывать им черепа?.. Как бы не так!.. Разве мы не люди?

Он пылал альтруистическим гневом.

Затем он спокойно добавил:

— Я там твои вещи повесил проветрить.

— Ладно, — вяло промолвил Джимми, — принеси их сюда.

— Дай-ка мне ключ от твоего сундука. Я сложу их, — сказал Донкин с дружеской готовностью.

— Ты принеси, а я уж сам уложу, — строго ответил Джемс Уэйт.

Донкин посмотрел на пол, бормоча что-то про себя…

— Что ты говоришь? Что такое? — тревожно осведомился Уэйт.

— Ничего. Ночь сухая: так пусть уж повисят до утра, — ответил Донкин со странной дрожью в голосе, словно удерживая не то смех, не то ярость. Джимми успокоился.

— Принеси-ка мне немного воды на ночь. Вот кружка, — сказал он.

Донкин сделал шаг к двери.

— Сам достань, — ответил он ворчливым тоном, — если ты не можешь сделать этого, значит, ты в самом делеболен.

— Конечно, могу, — сказал Уэйт, — только…

— Ну, так и принеси, — злобно ответил Донкин, — Если ты можешь заботиться о своем платье, значит, ты можешь позаботиться и о себе.

Он вышел на палубу, не оглянувшись.

Джимми потянулся и достал кружку. Ни капли. Он тихо поставил ее обратно, слабо вздохнул и закрыл глаза. Он думал: «Этот идиот Бельфаст принесет мне воды, если я попрошу. Вот уж дурак! Мне очень хочется пить…»