Негромкий выстрел

— Про это я слыхал, — согласился Соколов, — у нас в Киеве рассказывали про его визит во Францию, когда он, изрядно набравшись на приеме в его честь, отправился обозревать Париж с Эйфелевой башни. Говорили, что он до ужаса напугал хозяев, когда вскарабкался на флагшток, укрепленный на самой макушке башни, и исполнил на нем первый куплет гимна «Боже, царя храни!»…

Снова грянул хор трубачей, соревнуясь о песенниками. Государь по-прежнему молча, ни на кого не глядя, но вместе со всеми тянул шампанское. Великий князь что-то доказывал о кавалерийских кунштюках своему визави Воейкову, застолье явно оживилось.

Невозмутимый, словно в начале вечера, Рооп продолжал излагать подоплеку многих петербургских событий, связанных с собранием лейб-гусар.

— Ты видишь, Алеша, как упорно молчит его величество? Знай же, если ты сейчас сможешь его разговорить и понравиться ему, то завтра же станешь свитским генералом и получишь хорошую должность… Вот возьми нашего с тобой общего знакомца еще по Киеву — генерала Жилинского. Старая лиса так вертела хвостом перед государем, что сейчас и попала в случай. Уволили Федю Палицына от должности начальника Генерального штаба и сделали Жилинского вместо него. Так же и Сухомлинов. Удивляюсь, почему его сегодня здесь не видно, знает ведь, что полковой праздник у лейб-гусар, мог бы и прийти, тем более что любит щеголять в гусарской форме. Наверное, его Екатерина Викторовна опять закапризничала… И чего только не пропустишь, лишь бы угодить молодой жене, — съязвил Рооп в адрес военного министра, которого явно недолюбливал.

Шум в зале еще больше усилился, и Соколов с изумлением увидел, как песенники подняли на руки сразу трех офицеров и те один за другим принялись осушать наверху свои бокалы шампанского и говорить друг другу речи. Слов, правда, было не разобрать из-за общего разговора на громких тонах, возбужденных алкоголем, но зрелище было впечатляющим. Наконец офицеры довольно прославили друг друга и свои эскадроны, прозвучала команда «на ноги!», и песенникам поднесли их очередную чарку. Кое-кто из господ офицеров стал перемещаться от стола в бильярдную, не смея до отхода из залы командира полка или особого разрешения царя покинуть офицерское собрание.

21. Царское Село, ноябрь 1912 года

Веселье продолжалось. На гостей, в числе которых были Соколов и Рооп, никто уже не обращал внимания. Они могли наговориться у стола всласть, наблюдая в то же время, как медленно розовеет лицо государя, молча тянущего свое шампанское.

— Как твои успехи против австрийцев? — поинтересовался Рооп снова, как давеча в приемной у Воейкова. — Есть ли контакт с моими бывшими венскими друзьями? Погоди, погоди, не отвечай… Хочу сначала дать тебе пару советов по поводу ведения твоих дел в Генштабе. Знай, Алеша, что здесь, в Петербурге, полно немецких благожелателей. Пуще глаза берегись, чтобы тебя не затащили в салон графини Кляйнмихель. У старухи собираются по пятницам государственные лица и дипломаты. Слово, сказанное там, с первой же почтой становится известно императору Вильгельму. В равной степени берегись, — генерал свиты его величества понизил голос до самого неслышного шепота, хотя в зале стоял такой гул, что через него еле пробивался голос песенников, — берегись ссылаться на своих агентов в докладах военному министру. Шифруй их как можешь, но упаси бог, если их настоящие имена пронюхает пройдоха Альтшиллер или кто-нибудь другой, близкий к супруге министра…

— Не тот ли это мелкий лавочник, который втерся к Сухомлинову в доверие, когда наш генерал служил в Киеве? — поинтересовался Соколов.

— Именно тот! Только теперь он уже пишет на своих визитных карточках, что он банкир и фабрикант, а сам лезет к любому офицеру, у которого есть за душой хоть какой-нибудь секрет.

— А куда смотрят жандармы?!

— Они смотрят в руку господина министра, а иногда — в ридикюль его красавицы жены! — мрачно пошутил Рооп.

— Мне не грозит вращение в столь высоких сферах, — скромно отговорился Алексей, однако снова, как и в начале дня, сделал для себя кое-какие выводы из доброжелательного сообщения друга.