Негромкий выстрел

Поездка к почтамту, расположенному в двух кварталах от военного министерства, не заняла много времени. Редль и здесь чувствовал себя уверенно. Он важно подошел к окошечку телеграфа и, не снимая перчаток, быстро набросал несколько строк на бланке телеграммы:

«ДОКТОР ПРОПИСАЛ БАБУШКЕ ЛЕЧЕНИЕ НА ВОДАХ. ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ЕЕ ПОВЕЗУТ В МАРИЕНБАД. ДЕДУШКА ОСТАЕТСЯ В ВЕНЕ.

ФРЕД».

7. Прага, сентябрь 1912 года

В Праге его шифровка была получена в тот же день. Господин средних лет, которому посыльный вручил бланк, сразу куда-то заторопился.

Однако, прежде чем выйти из квартиры, господин вернулся в кабинет, снял рожок телефона и назвал станции номер.

— Это говорит вице-президент Живностенского банка Пилат, — назвал себя господин. — Могу ли я еще сегодня встретиться с господином депутатом? Спасибо, я буду в девять вечера.

…После восьми часов Прага кажется вымершим городом. Только на площади святого Вацлава сияют газовые фонари, сверкают электричеством некоторые витрины, да приветливо светятся подъезды фешенебельных отелей. На всех остальных улицах жизнь теплится только в пивных и кафе. Завсегдатаи этих заведений, пользуясь теплой и сухой погодой, забредают сюда в шлепанцах на босу ногу. Разморенные жарой и пивом, они никак не могут оторваться от компании, хотя им, как и всем порядочным людям, пора уже отправляться ко сну.

Вице-директор Пилат в наемном экипаже, чтобы не закладывать на ночь глядя свою собственную коляску, довольно быстро добрался до Томашовой улицы и нашел дом, где жил депутат австрийского рейхсрата и профессор Карлова университета в Праге, один из популярнейших лидеров чешских националистов. Философ и политический деятель, он хорошо понимал, что освобождение Чехии, Словакии и создание независимого чехословацкого государства невозможно без согласия и поддержки России, без поражения пангерманизма и развала Австро-Венгерской «лоскутной» монархии. Среди всех мировых сил именно Россия с ее традиционной политикой поддержки своих братьев — западных славян, участием в борьбе за освобождение от оттоманского ига балканских народов снискала себе уважение всего чешского и словацкого населения, которое стихийно выражало надежды на помощь русских в национально-освободительной борьбе против Габсбургов и Гогенцоллернов, против проклятой неметчины, усиленно насаждавшейся австрияками. Профессор тонко учитывал симпатии чехов к России и русским, когда готовил и совершенствовал свою политическую программу. Но сам он был весьма критически настроен по отношению к великому восточному соседу. Прежде всего его беспокоил размах революционной борьбы в империи Романовых; он с ужасом думал о том, что этот свободолюбивый дух может перенестись на его народ и сделать его бунтующим и непокорным. Профессор знал, что в России все шире и шире распространяется марксизм, что в этой стране есть весьма активные революционные силы, которые стремятся переделать общество, и эта перспектива страшила его, ибо он категорически не принимал марксизм, хотя иногда и выдавал себя за знатока идей Маркса.

Совсем недавно профессор смог весьма близко познакомиться с российскими социал-демократами: несколько месяцев назад они проводили в Праге партийную конференцию. Знакомство его напугало, а идеи гостей немало возмутили. Оказывается, здесь были почти одни большевики во главе с Лениным. Они избрали большевистский Центральный Комитет и изгнали из партии меньшевиков, на которых профессор возлагал столь большие надежды в укреплении благопристойного и вполне парламентарного духа оппортунизма царской власти, весьма гармонировавшего с его собственными настроениями в отношении Габсбургов.

Умом философа лидер чешских буржуа хорошо понял, что во время Пражской конференции российских социал-демократов в Европе возродилась небывало революционная марксистская партия, способная свергнуть не только самодержавие, но и потрясти все основы мира. И хотя профессор — депутат рейхсрата презирал азиатский феодальный дух государства Романовых, еще больше он опасался могучих возможностей России, когда она освободится от своих оков.

Профессора весьма угнетала двойственность его собственной позиции: с одной стороны, он обожал парламентаризм Англии и Франции, был тонким знатоком и ценителем западноевропейской культуры. С другой — не мог не учитывать симпатий своего народа, столь бурно проявлявшихся в адрес России и братьев-славян.

Ориентируясь лично на Англию и Францию, лидер чешских националистов ясно видел вместе с тем, что ни общественное мнение, ни правительства этих стран не ударят палец о палец ради освобождения чехов от господства Габсбургов.