Негры во Флоренции

— Мадам! — Во времена товарищей никакая даже самая рассерженная мама не сказала бы другой маме «Мадам!». Но мама Кики сказала моей маме: — Мадам, вы действительно сказали вашему сыну, чтобы он разбил голову моему сыну Кики?

— Да, — сказала моя мама.

Мама Кики заплакала навзрыд. То есть не мама Кики, а мама того Йосипа, а потом она сказала:

— Секи, — на самом деле она сказала не Секи, она сказала: — Драгутин повалил моего сына на пол, а потом камнем ударил его по голове.

— Где сейчас ваш сын? — спросила моя мама.

— В больнице, врачи пытаются спасти ему жизнь.

— Несчастный ребенок, — сказала моя мама. Она хотела обнять маму Йосипа, но мама Кики отстранилась и ушла домой. Когда я пришел домой, мама мне сказала: — Ты смотри, так ведь и убить можно.

Это произошло на самом деле, и этот эпизод просто супер, Кики выжил, а если бы не выжил, это стало бы началом более волнующего варианта моей жизни…

Меня мучило, как быть дальше. Как мне, мальчишке, который уже на пороге жизни показывал склонность к насилию, шаг за шагом идти по жизни, в будущее: средняя школа, распространял наркотики, изнасиловал Коку с первой парты, распространял наркотики, изнасиловал Муки с третьей парты, распространял наркотики, факультет, поездка в венском метро без билета…

А начало войны? Три боевых товарища. По ком звонит колокол. Молодые львы. Уловка-22. Отсюда и в вечность. Начало войны? Смысл и бессмысленность жизни, смысл и бессмысленность войны? Сколько писателей золотом заплатили бы за возможность жить в стране, где бушевала такая война? Тысячи мертвых, сотни тысяч беженцев, дым, слезы, крики, трупы… Твою мать! Все кричали и падали мертвыми вдалеке от моего родного города. Помню только одну тревогу, одну сирену. Я был в магазине, ууууууууууу, потом, когда услышал «ээээээээ», вышел из магазина и пошел домой. От войны мне достался только ненормальный отец. И это немало, а некоторые писатели золотом заплатили бы за то, чтобы иметь в доме ненормального отца, который целыми днями сидит, уставившись в стену соседнего дома. Заплатили бы золотом! Стоило ли мне столько раз повторять про это золото? Уставился, сидит, курит, молчит? И? И дальше? Потом? Что я могу ему приписать? Может быть, он убил беспомощную старуху на пороге ее дома, а ее парализованному мужу отрубил голову топором? Течет ли кровь из отрубленной головы парализованного человека? Или она капает? Или бьет струей? Нет ли еще и какого-нибудь ребенка под кроватью, маленького внука, у которого навечно останется травма? Может быть, убить и мальчика? Как? Ножом? Топором, с которого капает кровь деда? Куда направится мой отец? Если он куда-нибудь пойдет, то пойдет ли он с топором в руке? Без топора? Вытрет ли окровавленные руки? Об штаны? Какие штаны? Маскировочные? Хаки? Джинсы? Будет ли он убивать зимой, летом, весной? В лесу? На лугу или в поле? В хлеву? Какие животные будут в хлеву? Если он будет убивать в хлеву, то что делает в хлеву кровать, под которой спрятался мальчик? А девочка? Лучше девочка! Какие глаза поместить на ее лицо? Большие и перепуганные, это будет о’кей. А какого цвета? Синие, голубые? Безусловно голубые, и светлые волосики. Бельгийские педофилы известны во всем мире, фотографии их пятилетних жертв стали общим местом, так что теперь просто не можешь убить девочку, если у нее не светленькие волосики. А как маленькой девочке из Лики покрасить волосы? Где вы видели пятилетних девчушек из Лики с волосами цвета льна? Может ли писатель позволить себе перейти любую границу? Поменять местами Брюссель и Дошен-Дабар? Что с ней мог бы сделать мой отец? Изнасиловать… Никаких шансов! Да я даже и в бреду не позволил бы своему отцу, чтобы он в моей книге трахнул бельгийку из какой-то дыры в Лике. Даже за Нобелевскую премию! Как мой отец после всего, что было, себя чувствует? После чего — всего? Если отказаться от девочки и мальчика, меня уже как-то не тянет описывать мучения парализованного старика. Убить старуху, которая заботится о парализованном муже и насмерть перепуганном внуке, — это мерзость, которая, вероятно, имела место, но быть писателем не значит кричать на всю округу, что твой отец военный преступник… Убить старуху… Может, все-таки убить? Я задумался. Почему тип мог бы заинтересоваться убийством старухи? Не дочитал Достоевского? Есть ли смысл писать книгу о проблемах такой обезьяны, которая даже не дочитала Достоевского? Чтобы написать книгу о мужчине, который не дочитал Достоевского, нужно самому прочитать Достоевского. Я его не читал, только слышал, что такой есть. А если человек прочитал Достоевского, как ему писать о человеке, который не читал Достоевского?