– А, это как в телике? Шварк – и готово? Нет, вся эта ерунда с разрядами тока годится только, чтобы восстановить сердечный ритм. А у этого парня сердце бьется само, только очень слабо. И если лекарства, которые сейчас ему вливают, не остановят падения давления, мне придется разрезать грудину между ребрами, запустить туда руку и самой пожамкать его сердечко.
Ух ты, у меня прямо дух захватило. И это тоже медицина? Что-то такое в тот момент толкнуло меня в сердце: не иначе как наитие, что этой профессии я готов посвятить свою жизнь.
На следующий день работа в кафе показалась мне такой же нудной и пресной, как лекции. Освободившись, я пошел и купил одну из тех многочисленных книжек, какими скрашивал свою, прости господи, университетскую учебу. Спустя несколько месяцев я торчал на обычном месте у дверей кафешки, развлекаясь романом Крейна «Алый знак доблести»[154]
. И тут мимо меня прошла одна студентка. Мы не были с ней знакомы, никогда не обменялись и словом, но, как говорится, выделяли друг друга.– Смотри-ка, – хмыкнула она, – а он читает.
Это были первые слова, которые я услышал от нее, и хотя в голосе девушки звучало насмешливое изумление, на губах угадывалась улыбка.
Через годы она станет той, кому я посвятил эту книгу: моей женой.
После этого меня больше не могли удовлетворить ни бесцельные блуждания по улицам Беркли, ни работа вышибалы. Я понял, что медицина бывает насыщенной, активной, напряженной и что счет порой идет на секунды. И еще понял, что девушка, на которую я давно заглядывался, верит в мои силы.
Зачем я так подробно рассказываю о моем очевидно бессмысленном юношеском бунтарстве? Чтобы напомнить вам, что родительские обязанности не оканчиваются в тот счастливый момент, когда наши отпрыски приземляются на студенческую скамью. Мы по заведенному порядку сосредоточиваем все внимание на их младенчестве и раннем детстве, отсчитываем вехи в развитии, пока они находятся под зорким наблюдением педиатра. Но все дело в том, что наши уже совсем повзрослевшие дети только
А когда молодые люди вступают в студенческую пору, им, как и мне в те годы, еще предстоит расти в плане зрелости ума. Способности принимать решения и выносить суждения запаздывают с развитием. И не только из-за скудости жизненного опыта. Как выяснили неврологи, человеческий мозг – а в особенности его префронтальная кора, то самое вместилище ума, – достигает полной зрелости, когда нам ближе к тридцати, нежели к двадцати годам. Моей коре тогда, в Беркли, точно требовалось дозреть.