Нейромант

– Тоби, ты когда-нибудь задумывался, как им пришла в голову мысль о такой вот подставе? – Она прищурилась на зарю, занимавшуюся на востоке нашей зеленой, лишенной горизонта цилиндрической страны. – В тот день собрались, наверное, все шишки, элита психиатрии. Расселись вдоль длинного стола из пентагоновских закромов, шпон в точности под палисандр. Перед каждым мозгоправом – чистый блокнот и новенький карандаш, специально по такому поводу заточенный. Кого там только не было: фрейдисты, юнгианцы, адлерианцы, крысоловы-скиннеровцы… И каждый из этих ублюдков в глубине души знал, что пришло время разыграть свою лучшую карту, причем для всей профессии, а не для той или иной группы. Вот она – западная психиатрия во плоти. И ничегошеньки не произошло! Трасса по-прежнему выбрасывает трупы, вернувшиеся бредят или распевают детские песенки. Те, кто не совсем спятил, держатся максимум три дня, не говорят, черт побери, ничего, потом стреляются или впадают в кататонию. – Она сняла с пояса маленький фонарик, раскрыла пластмассовый корпус и извлекла оттуда параболический рефлектор. – Кремль заходится от крика. ЦРУ стоит на ушах. И хуже всего то, что транснациональным корпорациям, которые хотят за свои денежки музыку, надоедает ждать. «Мертвые космонавты? Никаких данных? Так не пойдет, ребята». Они начинают нервничать, все эти суперпсихоаналитики, пока какой-нибудь придурок, какой-нибудь ухмыляющийся полоумный, например, из Беркли, не заявляет вдруг… – Растягивая слова, она спародировала добродушный самоуверенный говорок: – «Эй, послушайте, почему бы нам просто не отправить этих людей в действительно приятное местечко, где много хорошего кайфа и есть кто-то, с кем они могли бы покалякать, а?»

Рассмеявшись, она покачала головой. Затем повертела в руках рефлектор, пытаясь поймать солнечный луч. Спичек нам с собой не дают, поскольку горение нарушает баланс кислорода и углекислого газа. Когда она поднесла сигарету к добела раскаленной фокусной точке, потянулась струйка сизого дыма.

– О’кей, – послышался голос Хиро. – Твоя минута прошла.

Я глянул на часы. Скорее три, чем одна.

– Удачи тебе, дружок, – мягко сказала Чармиан, делая вид, что поглощена сигаретой. – Бог в помощь.

* * *

Обещание боли. Она всегда поджидает здесь. Ты знаешь, что случится, но не знаешь, когда или в точности как. Пытаешься удержать вернувшихся, вытянуть их из тьмы. Но если заслониться от боли, то не сможешь работать. Хиро все время цитирует какие-то вирши: «Научи нас вниманью и безразличью».[51]

Мы похожи на комнатных мух, настолько умных, что сумели забраться в международный аэропорт. Некоторым действительно удается случайно проникнуть на рейс до Лондона или Рио, может быть, даже выжить во время перелета и вернуться назад. «Эге, – говорят тогда остальные мухи, – ну что там, по ту сторону двери? Что такого знают они, что неизвестно нам?» На обочине Трассы любой человеческий язык теряет свою тайну, за исключением, быть может, языка шамана, или каббалиста, или мистика, вознамерившегося составить иерархию демонов, ангелов и святых.

Но Трасса живет по своим собственным правилам, и некоторые из них мы уже заучили. Это дает нам хоть какую-то зацепку.

* * *

Правило первое. В путь отправляются только в одиночку; никаких экипажей, никаких пар.

Правило второе. Никакого искусственного интеллекта; что бы ни двигалось по Трассе, оно не притормозит ради умной машины – во всяком случае таких, какие делаем мы.

Правило третье. Регистрирующее оборудование – ненужный балласт; приборы никогда ничего не регистрируют.

* * *

Десятки новых физических школ возникли в русле учения Святой Ольги, не говоря уж о сотнях еще более причудливых и элегантных ересей, – и все они стремились протолкнуться внутрь колеи. И все пали – одна за другой. В полной шорохов и шепотов тишине Райских ночей нетрудно представить себе, что слышишь, как рушатся парадигмы, позвякивают, рассыпаясь в алмазную пыль, обломки теорий, когда дело всей жизни какого-нибудь крупного института низводится до незначительной запятой в истории науки, причем буквально за несколько секунд, пока искалеченный путник бормочет во тьме какие-то обрывки.