Нейропат

Сэм затормозила на перекрестке. На фоне стены розничного магазина авто проносились одно за другим в потоках солнечного света, словно капли дождя в луче прожектора. Томас поймал себя на том, что бессмысленно уставился на стройные ряды машин на стоянке возле «Уол-марта», изнывая в ожидании ответа.

— Ну, и что дальше? — спросил он, когда стало очевидно, что Сэм больше ничего не скажет.

— Точно не знаю, — ответила она, подумав. — Мне надо поговорить с Шелли, посмотреть, есть ли какой-нибудь способ оказать реальное давление...

— На Маккензи?

— Этот человек знает куда больше, чем говорит, вам так не кажется?

Случайно Томас увидел промелькнувший купол Капитолия. Казалось невозможным, что мыльная опера вечерних новостей разыгрывается прямо сейчас — там, с участием реальных людей, у которых есть заусеницы и которым точно так же хочется почесать задницу, как и всякому другому...

Как сказал Нейл: будь то Вашингтон, Пекин или человеческий мозг, шпионов так и тянет туда, где — они чуют — принимаются решения.

«Думаю, такие люди всегда знают больше».

Обратный путь показался намного длиннее. Безостановочный поток автострады увлекал их помимо воли. Когда разговор смолкал, Томас глядел в окно, пытаясь понять, действительно ли он дал маху с Маккензи, и думая о Норе... о прекращении анестезии, которой сопровождалось ее признание, о механической неискренности своего гнева.

Откровения — странная штука. Конечно, они переиначивают последствия, но что действительно отличает их от прочих прозрений, так это то, что они меняют взгляд на прошлое. Подлинные откровения никогда не приходят сразу. Нет, они, как кроты, прокладывают подземные ходы, подспудно подтачивают мягкую ткань памяти, нарушают связность картины, разъедают логические связи. Казалось, не проходило и часа, чтобы он так или иначе не вспоминал о Норе: это было похоже на какой-то устаревший механизм, нуждающийся в модификации с учетом последних достижений техники.

Вторжение Нейла полностью изменило все в их отношениях. Нора всегда была настроена критически — после их развода немало его друзей, мужчин и женщин, начали считать ее сукой. Но по какой-то причине Томаса никогда особо не волновали ее жалобы, вероятно, потому, что он дурачил сам себя, считая, что знает, чем они вызваны. А уж это пресловутое «понимание», когда дело доходило до того, чтобы приукрашивать взаимные недостатки во имя эмоционального комфорта...

В их отношениях не произошло никакого катастрофического поворота: они просто развалились сами собой, без всякого вмешательства сил свыше. Но даже до развода, в один из тех редких приступов искренней мечтательности, какие предшествуют любому разрыву брачных уз, Томас обратил внимание на коренное изменение характера жалоб Норы. В какой-то момент мишенью ее критических замечаний стало не то, что он делал, а кем он был. И вот теперь, когда Томас знал, что мерилом для нее служил Нейл, набор ее обвинений, которые в свое время так поразили его, приобрел зловещий скрытый смысл. Конечно, он не мог «заставить ее почувствовать себя желанной». Конечно, он был «не в состоянии пойти навстречу ее эмоциональным запросам».

Да и как он мог, когда она только и мечтала расстегнуть ширинку на штанах его лучшего друга.

Все было точь-в-точь как сказал Маккензи: в мозг каждого вмонтировано рационализирующее устройство, нервный бугорок, предназначенный помочь своему хозяину вовремя улизнуть. Так сказать, личный адвокат. Если Нору потянуло к Нейлу, что ж, значит, не все было в порядке в их браке: в конце концов, счастливая жена никогда не пойдет блудить. А если их брак сложился несчастливо, то по вине Томаса, потому что Нора пыталась его спасти.

Чужой член... Теперь это называется откровение.

— Что с вами, профессор? — спросила Сэм, когда они свернули на магистраль, ведущую в Джерси. — Что-то вы больно притихли.

— Нейл, — ответил Томас, зная, что этого будет достаточно.

Странная штука — иногда имена могут объяснить так много.

Как странно, думал Томас, что сексуальная приманка завела его так далеко только затем, чтобы все рухнуло в мгновение ока, когда Сэм ясно дала понять, что не испытывает к нему никакого интереса. Все тонуло в тумане несоответствий.

Еще какое-то время они ехали молча. Сначала это было похоже на молчание за кухонным столом после ночи, полной кошмарных сновидений, — нечто вроде преднамеренного молчания. Сэм перебрала несколько спутниковых радиостанций, но сдалась, прослушав с полдюжины разных жанров — от «блуграсс» до «деф метал». Казалось, ничто не в силах заглушить стремительного рева автострады. Звук природы. Только когда солнце раздувшимся шаром повисло над горизонтом и по шоссе заскользили тени со скоростью восемьдесят миль в час, страх — или что там нашло на обоих после разговора с Маккензи — развеялся.

Глядя прямо перед собой, Сэм медленно протянула руку во впадину между сиденьями.

— Хотите чи-и-и-псов? — проворковала она, снова размахивая перед Томасом блестящим пакетиком. Потом, поддразнивая, посмотрела на него, округлив глаза.

Томас захлебнулся смехом.

— Знаете, вам бы в баре работать.