Нейрос. Крайм

А потом она лежит молча, не одеваясь, смотрит в потолок. Я сижу рядом, рассматриваю — худые бёдра, узкий таз, небольшая, но красивая грудь, выпирающие рёбра, впалый живот с продолговатым пупком. И синяки. На груди, руках, животе, внутренней поверхности бёдер. Как будто кто-то хватал кожу, изо всех сил сжимал пальцами и выкручивал её до багровых кровоподтёков. Не «кто-то». Я знаю, кто. Он больше никому так не сделает, но он не последний на её жизненном пути. Наверное.

— Я ненавижу себя, — говорит она тихо и скучно. — Ненавижу это тело.

— Оно красивое, — не соглашаюсь я.

— Особенно за это. Иногда мне хочется изуродовать себя так, чтобы ни одна сволочь на меня больше не посмотрела.

— Сволочам неважно, как ты выглядишь. Они питаются не красотой, а болью.

— Я тоже ей питаюсь.

— Они питаются чужой.

— Без разницы. Я понимаю, какая я дрянь, и ненавижу себя за это. Меня от себя тошнит. Иногда буквально. Я не скинулась до сих пор только из-за Оньки. И ещё немного из-за тебя. Не хотела расстраивать, ты столько регенератора на меня перевёл…

— Ещё есть немного, — я потянулся к одежде.

— Не надо, само заживёт. Небольшая память о Тамэе. Ты ведь его убил?

— Да.

— Так я и подумала.

— Но не из-за тебя.

— Я знаю. Просто хотела сделать тебе больно.

— У тебя получилось.

— Мне не стыдно. Я бессовестная. Он плохо умер?

— Не хуже, чем жил.

— Тогда почему мучаешься? Когда ты застрелил кланового на Средке… Да тебе патрона было жальче, чем его!

— Вряд ли я смогу объяснить это тебе.

— А ты попробуй.

— Он был мерзким говном, его ничуть не жаль. Но не моё дело решать, кому сдохнуть. Моё — спасать жизни.

— Почему?

— Долго объяснять. Считай, что я однажды так решил. Но дело не только в этом.

— В чём ещё?

— В моём мире был такой народ — монголы. Однажды завоевали половину тогдашнего мира, потом всё просрали, ну, как обычно. Те ещё были живорезы, если честно, но не без понятий. Так вот, по их закону, самое страшное преступление — обман доверившегося. Если так сложится, что твоим гостем станет убийца твоих детей, — терпи, скрипи зубами, улыбайся. Если на него нападут, защищай даже ценой жизни. Ты впустил его в дом, он доверился тебе, ты обязан. В следующий раз можешь удавить собственными кишками, но не сейчас.

— Вот оно что…

— Тамэй доверился мне. Нам. Нашей корпе. Мы взяли обязательства защищать его. Не судить за то, что он натворил, не выносить приговор и приводить в исполнение. Я был обязан его спасти. Но не выдержал и убил.

— Это для тебя так важно? — Лирания села на кровати и посмотрела мне в глаза. — Почему? Ты же не этот, как его… Могонь?

— Монгол.

— Плевать, ты понял.

— Важно не то, что я сделал. Важно, каким я стал.

— И каким?

— Человеком, который может поступать вот так. Решать, кому жить, а кому умереть. Решать за других, как им жить. Делать всякие мерзости, потому что так надо. Я вдруг стал кем-то другим.

— Знаешь, Док, — Лирания звонко похлопала меня узкой ладошкой по голому плечу, — ты просто повзрослел.

Глава 5. Преступник реализует мечты обывателя

— От тебя пахнет, как от Оньки, — морщит нос Нагма.

— Конфетами и соплями?

— Лиранией!

— Брата не надо нюхать, — сообщаю я внушительно, — брата надо кормить! Осталось у нас что пожрать?

— Есть пока. Но я съела всё сладкое, и мне грустно, что нельзя сходить в автомат.

Я запретил ходить в соседнюю башню. Хотя поиски Тамэя пока не перешли в активную фазу, появляться там небезопасно. Мы закупились, чем могли, закрыли переход, и Кери отключил привод двери. Понятно, что службу безопасности это не остановит, но у нас будет небольшая фора.

— Как ты думаешь, сестрёнка, я хороший человек?

— Самый лучший! Во всём мире! И всех мирах! Нет никого лучше тебя! — Нагма и на секунду не задумалась.

— Спасибо, — ответил я серьёзно. — Здорово, что ты так думаешь.

— Я это знаю! — кивнула она важно. —Ты из-за Тамэя расстраиваешься, да?

Нагме двенадцать, но у неё отличный слух, и соображает она хорошо. А уж чувствует других людей и вовсе поразительно. Скрыть от неё что-то невозможно. Аллах, может, и не смотрит её глазами, как раньше, но определённо слегка подглядывает.

— Да, из-за него.

— Он был плохой. Онька говорила, обижал Лирку. Ты же его убил, да?

Я же говорю, девочка-рентген.

— Да, колбаса. Так вышло.

— Жаль, что это пришлось сделать тебе. Ты добрый. Добрые не должны убивать.

— А какие должны?

— Специальные. Как дядя Слон. Он не добрый, ему несложно.

— Боюсь стать как он, — поделился я.

— Нет, ты не станешь как он.

— Почему ты так уверена?

— Потому что Аллах иногда смотрит твоими глазами. А ещё… — она замялась.

— Что, плюшка?

— Только ты не сердись… Мы с тобой немножко одно и то же.

— Я не сержусь, просто не понимаю.

— Мы две части чего-то одного. И я не всегда вижу, где кончаюсь я и начинаешься ты.

— Я должен сердиться? Почему?

— Мне кажется, ты хочешь быть отдельным. Держаться в сторонке. Боишься, что мы сольёмся, как две капли воды.

— Не боюсь, — рассмеялся я. — Из нас вышел бы презабавный Нагмадок!

— Чур, глаза у него будут мои! И руки! И ноги!

— А от меня тогда что?