Неисправимый

За так, даром, не осядешь, нужны бабульки. Где взять оные? Не мести же тротуары и не мыть тарелки за какими-нибудь оглоедами. Значит, что? Ринг, татами, то есть то, что хорошо оплачивается и, по всем признакам, должно хорошо пойти. Забегаловка это проявила очень четко.

Глава 8. Срамота

Ночь была летняя, душная. Жесткая экономия довела до того, что на весь городок имелась лишь одна худо-бедно освещаемая улица, центральная, остальное освещалось луной.

Избушка отца Михаила была погружена во мрак, отец почивал.

Тихонечко, чтобы не стукнуть, Фрося сняла в сенях сланцы, повесила на гвоздь платье, осталась голышом.

Открыла дверь в горницу и, легко ступая, пошла на храп. Да, да, странник, увы, храпел во сне, тут уж как природа-мать строением носоглотки распорядится, будь ты хоть трижды святой.

Фрося в свои двадцать два была хороша. Когда шла по улице, взвод дифелирующих мимо солдат начинал непроизвольно печатать шаг, а головы юношей, как подсолнухи, поворачивались в сторону Фроси, аж шеи хрустели.

Предлагали в Турции работать фотомоделью — там, в Турции, мало красивого лица, там в почете пышные груди и бедра при осиной талии, и Фрося проходила по всем параметрам — но она отказалась. Знала, что всё это обязательно кончится гаремом и неутомимым турком, который не даст толком поспать. Вот так и будешь бродить по Турции, не выспавшись, а там, глядишь, и молодость пройдет. Нет, русские мужички привычнее. Этому дашь в лоб поленом, он и на попятную. А смилостивишься — долго утруждать себя не станет. Про русского мужичка бабы говорят так: на себя положишь — сваливается, под себя — задыхается, рядом положишь — засыпает.

Странник перестал храпеть, сказал тихо:

— Чего тебе, Евфросинья?

— Известно чего, — ответила Фрося. — Подвинься.

— Уходи, — сказал Михаил, садясь на топчанчике. — Не гневи Бога.

Фрося повела тяжелой грудью, задев сосками острый нос странника, прошептала ласково:

— Ах ты, дурачок. Богу-то как раз это и угодно. Иначе зачем же нас наградил принадлежностями?

— Ступай, Фрося, — сказал странник. — Принадлежности надобны для продолжения рода, а не для баловства. Для баловства найди себе юношу с потребностями кролика. С ним и забавляйся, пока вас снимают на камеру, а меня, девонька, уволь.

Он сделал движение рукой, и Фросю отнесло на середину комнаты. Там развернуло и потащило к дверям. Сила была мягкая, но непреодолимая, не воспротивишься.

В сенях отпустило.

Фрося оделась, дрожа от стыда, и выбежала во двор.

— Ты чо? — зашептал, подскочив, шустрый Иннокентий. — Освещение уж расставлено, Гендос с Серым готовы снимать. Бабки, что ли, не нужны?

— Да отдам я вам ваши бабки, — сказала Фрося. — Скоты.

И побежала прочь от своего позора, от своей жадности, от своей неразборчивости. Сдвинул что-то странник в её душе. Непонятно как, но сдвинул.

Между прочим, даже если бы Гендос с Серым при свете нацеленных в окна прожекторов начали снимать своими Панасониками эротическую сцену с Михаилом в главной роли, ничего бы у них в итоге не получилось. Пленки были бы пусты, камеры бы уже на второй минуте заело, а прожектора взорвались.

И никакого компромата у Серопузо не было бы.

Другой вопрос, что странник не довел до эротической сцены, попёр из своей хаты красавицу Фросю, как какую-нибудь беззубую бомжиху. Иннокентий был в трансе. Здесь, в маленькой подмосковной Шептуновке, всё было схвачено. Как крутым бетоном. Все, начиная от администрации, и кончая частным коммерсантом Чикиным, работали в одной связке. В смысле тырили. Имеются в виду, конечно же, те, кто вошел в гоп-компанию. Это энергетики, силовики, оптовики, товаропроизводители. Про администрацию и торговцев уже было сказано. А вот работяги и итээры на фабрике или нанятые коммерсантами бабёшки, торгующие со столиков — эти, разумеется, не вошли. На всех разве хватит?

Короче, всё было схвачено и работало, как хорошо отлаженная машина. И Фрося, которая являлась частью машины (обычной стерве за красивые глазки престижную работу в Турции не предложат), просто обязана была возбудить похоть в Михаиле, которому, поди, и пятидесяти-то еще не было.

Ах, как теперь вторым концом-то ударит. У Серопузо тесная связь с главным комитетчиком Калачевым, может в качестве отмщения крепко взять за задницу.

Мысли у Иннокентия встали врастопырку, но он не был бы Иннокентием, если бы не нашел выход.

Всю ночь Гендос с Серым на монтажном столе готовили пряное блюдо из порнофильмов и видеоматериалов с отцом Михаилом, умело сдабривая стряпнину компьютерной графикой.

К утру срамота была готова.

В десять, как и было договорено, Иннокентий с видеопленкой зашел в кабинет Калачева — начальника местного отдела ФСБ. Здесь уже мелкой татью вился стукач Серопузо.

— Готово, — с придыханием сказал Иннокентий.

— Вставляй, — велел Калачев.

Иннокентий вставил кассету в видеомагнитофон, на экране появилась парочка. Девица была неизвестна, а вот партнер отнюдь. Это был такой партнер, что закачаешься. Не отец Михаил, нет. Сам мэр!

— Ну вы, ребята, совсем офонарели, — сказал Калачев, после чего подошел ближе и даже нагнулся к экрану.