Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

– Не надо провожать, – остановил его Сталин. – Сделаем товарищу Селиванову приятную неожиданность. А вы, товарищ Скворцов, продолжайте обход.

– Так точно, товарищ генералиссимус, – бодро отчеканил обрадованный Скворцов и зачем-то добавил: – Служу Советскому Союзу!

– Служи, служи, – милостиво кивнул Яблонский и важно прошествовал дальше.

Скворцов, вытянувшись во фронт, провожал его взглядом. Когда Яблонский скрылся за углом, он облегченно вздохнул и на цыпочках пошел обходить камеры дальше.

Селиванов в это время закрыл четвертый том сочинений Ленина и собрался было домой. Он второй день пребывал в смятенном состоянии духа. Вчера он послал депешу в Москву, в которой просил сообщить, действительно ли во вверенный ему район послан представитель от центра по фамилии Бахметьев с целью контроля над его деятельностью. В депеше он, с его точки зрения, весьма удачно выразил мысль о недопустимости самозванцев, с одной стороны, а также о своей невероятной преданности делу революции и советской власти, с другой стороны. Он также намекнул об организации политучебы во вверенном ему комиссариате внутренних дел, где роль пастыря он мужественно брал на себя.

Ответа он ждал не раньше чем через две недели, а тем временем на всякий случай пришлось заняться политучебой. Из-за этого он был крайне раздражен, держа подчиненных в трепете. Поэтому, когда дверь стала тихонько открываться и в открывшейся щели мелькнула секретарша, которая не смела уйти домой раньше начальника, он вконец разъярился.

– Куда?! – взревел он. – Вон отсюда! Ну, Дарья, я с тобой разберусь!

Яблонский, с любопытством прислушиваясь к его начальственному рыку, полностью раскрыл дверь и остановился, ожидая реакции. Реакция последовала незамедлительно. Селиванов, увидев в дверях своего кабинета вождя мирового пролетариата, открыл рот, откинулся на спинку кресла и смотрел в молчаливом ужасе, ожидая самого худшего. Яблонский, поняв, что Селиванов пребывает в ступоре, решил его слегка оживить.

– Встать! Доложить обстановку!

Селиванов вздрогнул, вскочил, опрокинув кресло, и попытался «доложить обстановку» по всей форме:

– Осмелюсь доложить… – дрожащим голосом начал было он.

– Что за белогвардейские формулировки?! – возмутился вождь.

– Не могу знать! – сказал Селиванов и замер, держа руки по швам.

Яблонский покачал головой. Камеру над его дверью в коридоре он уже установил. Теперь ему требовалось узнать, где проходят на допрос к следователю заключенные второго этажа. Поэтому он потребовал, чтобы Селиванов провел его по всей тюрьме. Селиванов встрепенулся и пришел в ужас и негодование на часовых, которые не доложили о непрошеном госте. Он вышел из-за стола и зачем-то попытался маршировать по дороге к двери.

– Вольно, – насмешливо сказал Яблонский.

Селиванов, водя за собой по зданию комиссариата грозного гостя и его ординарца, связывал его визит с недавним посещением Бахметьева и проклинал себя за то, что послал депешу. Вспомнив о ней, он круто развернулся и стал докладывать генералиссимусу об организованных им политзанятиях. Вождь очень удивился:

– А разве раньше вы их не проводили с составом?

– Проводили! – соврал Селиванов, покрывшись потом.

– Проверим, проверим, – неторопливо произнес генералиссимус.

Селиванов попытался промычать что-то в ответ, но товарищ Сталин, который проявлял необыкновенный интерес к зданию тюрьмы, велел ему не отвлекаться. Он прикасался к стенам, к притолокам и был необычайно удовлетворен увиденным. На втором этаже они присоединились к совершавшему обход Скворцову, который, сочтя было, что гроза уже миновала, мелкой рысью помчался к вождю, обуреваемый непреодолимым желанием доложить, что во вверенном ему коридоре происшествий не произошло и случаев не случилось.

Когда Барсов с Яблонским обсуждали этот его визит в прошлое, Барсов велел в случае встречи с энкавэдэшным начальством устроить основательную проверку, чтобы не возбуждать подозрений. Сейчас Яблонский был с ним от души согласен. Действительно, Сталин, явившийся из Кремля прямо в средневолжскую тюрьму в обстановке строгой секретности, – не было торжественной встречи на вокзале, делегаций, подносящих ему цветы, – выглядел бы довольно странно, если бы он ограничился только осмотром тюремных коридоров. Поэтому он распорядился открыть камеры. Это распоряжение привело Селиванова в смятение, поскольку синяки и ушибы на телах заключенных будут красноречиво свидетельствовать об отношении к ним работников комиссариата, даже если они не будут жаловаться.

Однако жалобы на несправедливость обвинений с целью завладения имуществом посыпались дождем. Вид любимого вождя, которого боготворили даже заключенные, считая, что его обманывает недобросовестное окружение, дал им надежду. Яблонский был всего лишь человеком. Поэтому, увидев в камерах пожилых людей, женщин и даже несколько подростков лет четырнадцати, он распорядился принести все личные дела заключенных, а также акты об изъятии конфискованного имущества.