Неистощимая

… Фамильный дом Кушаковых-Телепневских представлял собою двойную колоннаду полукругом, где в летнее время князь Борис Глебыч в одиночку делал плезир с домашним мороженым и коньяком, и два павильона, в которых по обе стороны упиралась колоннада – один павильон, левый, ежли смотреть от парадного крыльца, именовался музыкальным, а другой, правый, – рисовальным; да-с, дом представлял собою, значит, две колоннады с двумя павильонами по краям и самим главным трехэтажным корпусом посреди коллонад – с террасой, вынесенным греческим портиком и изукрашенным барельефами фронтоном над ним – и колонны, и портик, и фронтон – все было, ну, чисто как у какого Агамемнона, греческого царя, ну, честное слово, ничуть не хуже, и ничуть не хуже, чем у государя Императора Александра Павловича в Царском селе, где нес свою службу Катин дед, кавалергард. Посреди колонн располагался, значит, фасад, а само здание уходило перпендикулярно от колоннады внутрь, в сад, чего у Александра Павловича не было заведено, тут уж буйствовало творчество телепневского архитектора.

Красин с Катею шагом подъехали к крыльцу, и радостный пес, Катин любимец, как мы уж вам рассказывали, выбежал навстречу хозяйке. Больше никаких собак в усадьбе уже не было – после смерти отца Катя раздала по соседям всю отцовскую свору, больше тридцати борзых и легавых. Не маленьких денег, кстати тут сказать, стоили все эти собаки, но Катя отдала их так, даром, потому что доброй девочкой была наша Катя.

– Oui, cher Charlie, je vais maintenant que monter `a cheval. Simon m’a d'epos'e `a Saint-P'etersbourg au milieu de la rue et s’en est all'e, voici comment! Simon est all'e aux femmes, et je suis all'e aux paysans![60] – Катя легко, как ни в чем не бывало, легко захохотала, и Красин понял, что он, Красин, счастлив сейчас! Счастлив! И все будет хорошо! У них с Катей непременно будет ребенок! Сын! Все будет хорошо!

Чарлей на тираду Кати ничего не ответил, повернулся и побежал, клацая когтями по камню, в дом. Уже в коридоре им встретилась Стеша – рябая Катина горничная. Красин знал ее и знал, что Стеша все просилась по делам своим домой, в деревню – мать, дескать, у нее больна, помирает, а Катя ее все не отпускала, и Красин знал, почему Катя все никак не отправляет Стешу домой – та говорила по-французски, с детства жила при господах, выучилась, и Кате сподручнее было эдак-то распоряжаться. Признаться, не сильно правильно обстояло дело со стороны Кати – не отпускать Стешу к умирающей матери, но как раз накануне, Красин знал, Катя ее собиралась отпустить и даже отправить. Красину было все равно, а мы вам можем сообщить, дорогие мои, что по фамилии Стеша звалась – вы подумали уж, что Борисова? нет, по фамилии Стеша звалась так – Храпунова.

– Bain. Et puis juste rentrer `a la maison, Stesha. Au contraire, rentrer `a la maison[61]. – Это Катя произнесла несколько как-то странно и с каменным каким-то лицом. Но Красин уж не обратил внимания на Катины интонации, теперь он сторожко вертел головой туда-сюда, словно бы фарфоровый болванчик – в доме, казалось, никого не было, кроме Стеши и Чарлея, никого; Красин уж теперь понимал – кажущаяся пустота скрывает нечто, на опушке лишь потерял он рассудок; винтовку сейчас держал наготове, в каждом сапоге у него лежал окровавленный мужицкий нож.

Стеша была рябой круглолицей бабой. Она казалась бы довольно справной, если бы, конечно, не отвислые некрасивые груди, такой же висящий живот и уже все оплывшее, как это часто начинается с крестьянскими девками еще с юности, тело – вне зависимости от того, рожала она или нет.

– Что, в доме больше никого? – отрывисто спросил Красин у Стеши. Та быстро взглянула, но отвернулась сразу же – не так-то легко было сейчас глядеть в сверлящие глаза Красина.

– Никого, барин. Побегли все в деревню. – Признаться, и горничная, словно бы ее хозяйка, говорила как-то странно, а уж это Красин отметил сразу. – Отвести коня? – еще спросила Стеша, потупляясь под взглядом Красина.

– Salle de bain! Monsieur me dirige cheval.[62]

– 'Ecouter.[63]

Обе прошли в дом, Красин, все вертя головой и прижимая к себе сюртук с деньгами, действительно повел было измученного гнедого в сторону конюшни, но тут же, на счастье свое, вернулся и привязал уздечку прямо к балясине на террасе. И расседлывать не стал.

– Извини, брат, – сказал коню. Похлопал того по мокрой шее. Конь все фыркал; кони, еще раз напоминаем мы вам, не любят запаха крови, не любят. Сам же гнедой один издавал запаха на целый эскадрон, и от Красина пахло совсем невыносимо; признаться, от Красина просто воняло сейчас.

Красин взял сюртук в левую руку, прихватил, сколько мог, ее поудобнее, правой потянул с плеча винтовку и пошел с пальцем на спусковом крючке вдоль дома слева.