Неистощимая

Мы не станем, дорогие мои, далее вас утомлять этими бесконечными и совершенно бессмысленными переговорами, потому что, во-первых, переговаривающихся голосов в Глухово-Колпакове существовало, как мы уже рассказывали, несметное количество, во-вторых, все они всегда докладывают одно и то же и нам с вами известное, а в-третьих и в главных, ни секретарь Максим не успел положить трубку, ни торопливо ответивший «Потом!» не успел вновь сунуть свой смартфон в карман, как от страшного пинка рывком отворилась запертая дверь, и в губернаторский кабинет вбежали два молодых человека в одинаковых красно-желтых комбинезонах с надписью VIMO и в таких же латино-американских[137] цветов бейсболках. От прочих работников строительно-уборочной фирмы обоих юношей отличала небольшая деталь – «калаши» в руках. Следом за молодыми людьми уже не вбежали, но довольно быстро вошли еще двое, тоже в вимовских комбинезонах, но годками явно чуть постарше и не с автоматами, а с пистолетами в руках – обычными, надо прямо вам сказать, заурядными, как и автомат Калашникова, пистолетами «ТТ». Секретарь и остальные присутствующие замерли под дулами. Повисла пауза. В эту паузу медленно, как Вий, вошел облаченный на августовской жаре в шерстяную тройку Виталий Алексеевич Мормышкин, всем присутствующим, разумеется, прекрасно известный – вошел и остановился перед голубовичевским секретарем, но не глядя на него в упор, как можно было бы ожидать от Вия, а блуждая взлядом по стенам поверх секретарской головы и время от времени задерживая взгляд свой на портрете, к которому – ну, вот только что – в мечтах обращался Максим Осинин. Bновь повисла пауза.

Одна из Глухово-Колпаковских чиновниц попыталась было приветствовать главу VIMO, сказавши:

– А! Виталий Алексеевич! Драсс…

Но тут же эта излишне сервильная дама поперхнулась под наставленным автоматом. И вновь повисла пауза. В нее быстро вошел еще один человек в вимовском комбинезоне, но не в бейсболке, поэтому было видно, как прилежно выбрита у него голова – человек лет уже сорока, со щеточкою усов, какие носили и носят военные всех стран, всех времен и народов. Лысый усачок тоже, как и Мормышкин – можете представить себе? – оказался без оружия, а только с папочкой-самоскрепкой в руках. Вот этот с папочкой внимательно оглядел присутствующих, посмотрел на уже обмочившегося Максима, покрутил недовольно носом, затем покрутил, морщась, и всей головою, словно бы голова следовала в действиях за одною своей частью, – носом, и негромко произнес два слова:

– Все вон.

Больше ничего про этого с папочкой нам неизвестно. Знаем только, что, значит, около сорока лет… Ну, сорок два – максимум… Высокий… С хорошей выправкой… Ходит, что называется, как пишет – по струне… Этот с папочкой встретится еще нам… Да-с! Но главное, дорогие мои, поскольку впервые мы столь крупным планом выводим пред вашим мысленным взором самого Мормышкина, надо два слова сказать о его внешности, а уж о характере Виталия Алексеевича вы станете судить не столько по отрывочным сведениям, которые мы вам уже сообщили и, разумеется, еще сообщим в самом скором времени, сколько по его, Мормышкина, делам – как нам, собственно, и заповедовал Тот, Кто незримо присутствует в нашем правдивом повествовании и Чью волю автор непреложно и незамедлительно принимает к исполнению: «По плодам их узнаете их[138]».

Мормышкин был среднего роста, черноволос с благородною сединой на висках, несколько полноват с виду по так называемому «женскому типу», как и все импотенты – с животиком и задницей шире плеч, и обладал гладким, чистейше выбритым лицом. Напоминал он католического прелата – такого, какими показывают прелатов в тех же голливудских фильмах, такого, знаете, с ямочкой на подбородке. Даже, в общем, красивым мужиком выглядывал Мормышкин, и не раз женщины удивлялись, что не отвечает Виталий на их недвусмысленные сигналы к сближению. Несколько портило лик Мормышкина постоянное выражение злобы, которое отныне, с недавнего времени – после его представления народу по телевидению – постоянно читалось на нем, но уж тут мы не виноваты, дорогие мои. Что есть, то есть, а мы врать не станем. Да мы и никогда не врём.

Так что голубовичевского секретаря и вовремя не проканавших момент чиновников смыло из кабинета за несколько минут до начала ливня. А Мормышкин уселся в еще теплое после секретарской задницы Bанькино кресло. По обе его руки встали молодые люди с автоматами.