Неистовый маркиз

Во время их путешествия из Лондона Джулиана была щедра на версии относительно своей родословной и готова была обсуждать любую из них. Кроме того, она упорно защищала своего деда, хотя он скорее всего этого не заслуживал, но сейчас Кейну не хотелось снова заговаривать на эту тему. Не хотелось нарушать установившееся вроде бы согласие. Впрочем, Джулиана, судя по всему, не очень-то стремилась к общению. Действительно, почему она так долго молчит? О чем думает? Может, о своих родителях?

Тут Джулиана откашлялась и взглянула на него — словно хотела что-то сказать. Однако промолчала и снова отвернулась. Потом вдруг сняла шляпку, открыв свои чудесные золотые волосы. И в тот же миг предстала перед ним ослепительно прекрасная — словно богиня Тициана. Правда, в отличие от богини она была вполне одета.

Ее светло-серое дорожное платье прекрасно смотрелось на фоне красного сиденья. Но в красном платье она, наверное, выглядела бы еще лучше.

Минуту спустя она снова на него посмотрела и наконец сказала:

— Дожидаясь тебя, я увидела Библию мистера Ховарда.

Кейн с улыбкой заметил:

— Что ж, Библия у священника — это вполне естественно, не правда ли? И что, хорошее издание?

Джулиана медлила с ответом, как будто что-то ее смущало. Наконец она заявила:

— Видишь ли, так получилось, что я кое-что из нее прочитала. — Она немного помолчала, потом тихо сказала: — Я читала об Амноне, сыне Давида.

У Кейна заныло под ложечкой. Судорожно сглотнув, он проговорил:

— Ах, ты об этой истории?.. Думаю, это не слишком подходящее чтение для благородной леди.

— Да, не слишком. Я никогда не читала ее раньше. Но я случайно увидела там это имя. А потом, вспомнила, что твой отец называл тебя Амноном. Ты ведь рассказывал мне об этом, верно?

— Может, я был пьян? — спросил Кейн.

Она покачала головой:

— Нет, это я была пьяна, не ты.

— Ах да, теперь вспоминаю… То есть вспоминаю тот день. Но ты уверена, что я действительно это говорил? Возможно, тебе показалось, так как на тебя подействовало вино.

Она вновь покачала головой — еще более решительно:

— Нет, Кейн, не показалось. Скажи, именно по этой причине ты покинул дом? Именно по этой причине тебя не сделали опекуном Эстер, когда ты достиг совершеннолетия?

Ему ужасно не хотелось отвечать на этот вопрос. Конечно, он никогда не возражал против того, что ему приписывали какие-либо грехи. Ему даже нравилась такая репутация. И только этот грех его пугал, только это обвинение отца приводило его в ужас, так что было страшно даже подумать о нем. Он долгие годы жил в страхе, опасаясь, что кто-нибудь узнает об этом. И этот «кто-то» нашелся. Женщина, чье мнение значило для него слишком много.

— Я не делал этого, — произнес он почти шепотом. — Я никогда не сделал бы этого со своей сестрой.

Глаза у Джулианы расширились.

— Конечно, не сделал бы! — воскликнула она. — Подобные обвинения просто нелепы. Я знаю: ты никогда, никогда не совершил бы ничего подобного!

У него перехватило горло, так что казалось, он вот-вот задохнется.

— Значит, ты мне веришь? Веришь?..

— Разумеется, верю! Я не хотела бы вмешиваться в это, но… Может, ты расскажешь, что все-таки произошло?

Кейн со вздохом пожал плечами:

— Действительно, почему бы не рассказать? Ведь еще никто не слышал всю эту историю…

Откинувшись на спинку сиденья, Кейн скрестил руки на груди и словно задумался о чем-то. Наконец он заговорил:

— Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: в последние годы жизни мой отец очень изменился. И я почти уверен: он сходил с ума, иногда же становился совершенно невменяемым. Им овладела навязчивая мысль о грехе, в особенности — о плотском грехе. И почему-то он решил, что я виноват во всех грехах без исключения. Он даже забрал меня из Итона, заявив, что там я учусь разврату у своих однокашников. Глупости, конечно же… Ведь мальчишки больше болтают, чем делают. Я был тогда совершенно невинным, но со временем наверстал упущенное, стал и впрямь развратным и порочным.

— Нет, Кейн! — запротестовала Джулиана. — Ты вовсе не порочный. Но к сожалению, люди верят тебе, когда ты рассказываешь о себе ужасные вещи.

— Просто мне казалось, что я могу позволить себе удовольствие жить в соответствии со своей репутацией.

— Я, конечно, не сомневаюсь, что ты совершал то, что не очень-то одобряется церковью. Но ты не способен на тот грех, в котором тебя обвинил твой отец.

— Разумеется, не способен. Так вот, в тот день я возвратился с верховой прогулки, являвшейся для меня обязательной. Видишь ли, отец был уверен, что такие упражнения успокаивают демонов похоти. Я поднимался по нашей главной лестнице, весьма внушительной, между прочим. Как-нибудь ты обязательно должна ее увидеть…

Он умолк, словно боялся продолжить рассказ. Наконец заставил себя заговорить: