Неистребимый майор

Куда залетели остальные снаряды, никто не заметил, потому что кровля павильона вдруг, в грохоте и в дыму, приподнялась, как крышка гигантской кастрюли, и осела к земле. Взрывная волна с летящими кирпичами и осколками заставила всех инстинктивно пригнуться и закрыть глаза. Когда же клубы дыма и известковой пыли медленно рассеялись, оказалось, что воздушный замок больше не существует. Странно было видеть деревья и строения, стоящие по ту сторону площадки, раньше заслоняемые силуэтом павильона.

Теперь от всего этого великолепного сооружения осталась неожиданно низенькая груда битого кирпича и ломаных брусьев, на метр-полтора возвышавшаяся над уровнем бывшей танцплощадки. Сверху эта куча была прикрыта изжеванным, а местами разорванным шатром осевшей крыши, потерявшей не только форму, но и цвет: известковая пыль запятнала ее грязно-белыми разводами.

У всех промелькнула одна страшная мысль: «А ведь там — майор!»

Первую попытку людей броситься к развалинам павильона пресек мощный окрик коменданта.

Как ни любил Гайк майора, он не мог позволить «раме» впервые за много месяцев сфотографировать здесь скопление людей и выдать место расположения КП. Он остановил людей, а сам бросился по переходам к тоннелю.

Когда на КП вбежал комендант, там оказались адмирал и начштарм, которым и было доложено о катастрофе с павильоном, под которым остался офицер для связи. На это последовало две реакции.

Первая:

— А все остальные офицеры в укрытиях? Узел связи цел?

О второй реакции трудно говорить. Это был тихий-тихий плач женщины, сдерживаемый огромным усилием воли, напоминавший слезы обиженного ребенка.

Ответив на вопросы, комендант выскочил обратно и, задержавшись под скальным козырьком над входом в тоннель, стал разглядывать небо. Немецкий разведчик, висевший с утра, скрылся в сторону залива, на северо-северо-запад. Повторных залпов не было.

Ясный солнечный день на берегу летнего моря, совершенно безразличный к происходящему, словно радовался самому себе. После артиллерийского налета стало как-то особенно тихо.

Не давая общего сигнала отбоя, Гайк пошел прямо через клумбы к остаткам павильона. Через пять минут вокруг разрушенного воздушного замка стояло кольцо молчаливых людей.

Появился старший врач в сопровождении сестры и санитаров с носилками. Появился старшина комендантской команды со своим воинством, вооруженным ломами и кирками для разборки развалин. Тут же оказались и машинистки и буфетчицы.

В общем понуром молчании кто-то сделал два-три неуверенных шага по кровле, но рывком отскочил обратно, смущенный железным грохотом.

Кто-то снял фуражку, склонив на грудь голову, и тогда все пилотки и даже докторскую шапочку как ветром сдуло.

Гайк, привыкший действовать в любых обстоятельствах, молчал, не давая указаний старшине, ожидавшему сигнала с ломом в руках. Комендант даже не снял фуражки, как все. Оцепенение сделало как бы слепым этого сильного человека. Наконец он повернулся к старшине и махнул рукой, призывая приступить к печальному делу разборки развалин, под которыми лежал майор.

Но не успел старшина с бойцами подойти к развалинам павильона, как вдруг изуродованная кровля зашевелилась.

Наступила секунда общего оцепенения. Все смотрели на большую пробоину в центре крыши. В пробоине медленно показалась белая голова, сперва одно, а затем другое плечо и, наконец, весь торс человека, очевидно ставшего там, внутри, на ноги.

Это был как бы гипсовый слепок с майора.

Его сразу признали только потому, что в павильоне никого другого быть не могло. В лице у майора не было ни кровинки, но это лицо смущенно улыбалось.

Все поощрительно заулыбались ему навстречу, не решаясь поверить, что все обошлось. И в этот миг майор вдруг сильно чихнул.

Казалось, даже из-за шиворота у него брызнули фонтаны известковой пудры.

И тут наступила нервная разрядка — все захохотали. Хохотали долго, во всю глотку, как бы компенсируя себя за только что перенесенные тоскливые минуты.

Комендант первым взял себя в руки и вместе со старшим врачом, старшиной и санитарами осторожно извлек майора на свет божий, отогнув разорванные листы кровельного железа. Майора положили на носилки. И как только носилки тронулись, смех и громкие разговоры сразу прекратились. Доктор шел рядом с носилками, не выпуская пульса пострадавшего. А тот виновато и благодарно улыбался. Выяснилось, что говорить он пока не мог.

За истекшие четверть часа на КП было слышно только тоненькое женское всхлипывание. А затем, неожиданно и некстати, снаружи раздался громкий хохот нескольких десятков людей.

— Что они там?! Посходили с ума? — ни к кому не обращаясь, спросил командир базы и пошел к выходу.

Докторша торопливо захрустела гравием за его спиной.

Подойдя вплотную к контрольному посту и щуря глаза от дневного света, адмирал раскинул руки, упершись ладонями в необлицованные стенки узкого входа в тоннель. Он запирал выход для той, которая сейчас от волнения прерывисто дышала ему в левое ухо, стараясь разглядеть, что делается там, у павильона.