Неизбежная могила (ЛП)

С тех пор, как он себя помнил, его единственным неизменным убежищем и развлечением в трудные времена было распутывать загадки, пытаться навести порядок в хаотичном мире, раскрывать тайны, утолять свой постоянный зуд поиска истины. Выяснение того, чем на самом деле была эта башня, не имело никакого отношения к Шарлотте, и все же — имело к ней самое непосредственное отношение. Он больше не был маленьким мальчиком, которому смутно угрожала сторожевая башня, хотя поблизости было гораздо больше поводов для беспокойства, когда его мать скрылась из виду в лесу, а вокруг него были хищники. И он уже не был тем девятнадцатилетним парнем, который влюбился в самую красивую студентку Оксфорда, слишком ослепленный и обезоруженный тем, что она, казалось, отвечала ему взаимностью, чтобы ясно видеть ее. Если он сегодня больше ничего не сделает, то развеет хотя бы тайну башни, которая сохранилась в его памяти как символ одного из худших периодов его жизни.

Ему потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться на «БМВ» до вершины холма, и вот оно: церковь, какой она должна быть — очень старая норфолкская церковь, декорированная галькой, как и многие здания, мимо которых он проезжал в Кромере.

Он вышел из машины. Вывеска у входа на маленькое кладбище подсказала ему, что это церковь Святого Иоанна Крестителя. Движимый порывами, которых он до конца не понимал, он прошел через ворота и обнаружил, что пытается открыть дверь церкви. Он ожидал, что она будет заперта, но дверь открылась.

Маленькое, с белыми стенами, помещение было пустым. Шаги Страйка отдавались эхом, когда он шел по проходу, не сводя глаз с безыскусного золотого креста на алтаре. Затем он сел на одну из жестких деревянных скамей.

Он не верил в Бога, но некоторые из людей, которых он любил и которыми восхищался, верили. Его тетя Джоан отличалась непоколебимой верой, и ее вера в определенные формы и структуры резко контрастировала с презрением его матери к границам и любой форме респектабельности маленького городка. Джоан заставляла Страйка и Люси ходить в воскресную школу во время их каникул в Сент-Мозе, и эти занятия в детстве наводили на него скуку и угнетали, но воспоминания об этих уроках были странно приятны, когда он сидел на жесткой скамье: насколько приятнее был побег на пляж после этого? Насколько приятнее были выдуманные игры, в которые играли они с Люси, освободившись от утомительных, навязанных ему занятий, пока Тед и Джоан принимали причастие? Возможно, смутно подумал он, немного скуки — это не так уж плохо для детей.

Шаги за спиной Страйка заставили его оглянуться.

— Доброе утро, — сказал вошедший мужчина средних лет с длинным бледным лицом и кроткими, как у овцы, глазами. Его брюки были застегнуты велосипедными зажимами, которых Страйк не видел уже много лет.

— Доброе утро, — отозвался детектив.

— Все в порядке?

Страйк подумал, был ли этот человек настоятелем. На нем не было белого воротника, но, конечно, сегодня было не воскресенье. «Как ты можешь думать об этом сейчас, почему тебя волнует его воротник, откуда эта мания все выяснять?»

— Одна моя знакомая только что умерла.

— Мне очень жаль это слышать, — произнес мужчина с такой очевидной искренностью, что Страйк добавил, словно желая утешить незнакомца:

— Она долгое время была нездорова.

— А, — сказал мужчина. — И все же.

— Да, — ответил Страйк.

— Я оставлю вас, — теперь голос мужчины звучал приглушенно, и он проследовал по проходу и скрылся из виду, направляясь, как предположил Страйк, в ризницу, вероятно, чтобы Страйк мог спокойно помолиться. Он действительно закрыл глаза, хотя и не для того, чтобы поговорить с Богом. Он знал, что сказала бы ему сейчас Шарлотта, если бы была здесь.

«Теперь меня нет в твоей жизни, Блюи. Ты должен быть рад».

«Я не хотел твоей смерти», — мысленно ответил он.

«Но ты знал, что ты единственный, кто может спасти меня. Я говорила тебе, Блюи».

«Ты не можешь заставить вернуться кого-то, угрожая покончить с собой, если он ушел. Это неправильно. У тебя были дети. Ты должна была остаться в живых ради них».

«А, ладно, — он мог представить себе ее холодную улыбку. — Что ж, если ты хочешь, сформулируй это так. Я мертва. Я не могу поспорить».

«Не играй со мной в эту игру. — Его гнев нарастал, как будто она действительно была здесь, в этой безмолвной церкви. — Я дал тебе все, что мог дать. Я мирился с дерьмом, с которым больше никогда не смирюсь».